Два безусловно добрых поэта

Недавно в одной из интернет-бесед Алексей Ефимов задал аудитории риторический вопрос, острота которого не будет снята довольно долго, если не была снята классиками: правы ли мы, почитая гением поэта, мысль которого бывала цинична? Может ли быть Поэтом тот, кто, как видно по путевым дневникам, был ведом не любовью, но откровенным презрением к ближним?

Вечер, состоявшийся в Малом зале ЦДЛ 8 апреля, был версией той поэзии, которая продиктована подзабытым братским чувством┘ или, как минимум, тоской по нему.

Андрей Коровин и Алексей Ефимов читали пятидесяти собравшимся в течение почти трех часов. В глаза бросалась как разность их стилистической графики, так и слитность посыла: в любовной лирике и тот, и другой обращаются к ушедшей┘ Попросту предавшей.

Андрей представил себя преимущественно в четырех ипостасях: «Новые русские сказки», переосмысливающие лубочно-босховский космос советской мифологии, верлибрические баллады о замечательных людях, регулярные стихи о Крыме и таковые же о разрыве, уходе, тоске и преображении после катастрофы.

Разнонаправленные тематики не убавили основного умения Коровина взволнованно и «не по-книжному» говорить с людьми, словно не с приступка, а слегка привстав на стременах. Истинный демократизм в том, чтобы не дать почувствовать дистанции. Мне, например, кажется великолепным стихотворение «Когда поэты были большими».

Коровин умеет делать каждого слушателя единственным и даже (!) немолчаливым собеседником.

Находчиво срифмованный Алексей апеллировал к более давней ветке традиции, в основе которой – речь «простачка». Однако кто в искушенном зале мог бы так обмануться? Ефимов избрал маску юродивого, чтобы отчетливее видеть сквозь ее прорези в обе стороны, чтобы говорить слышнее для тех, кто не придет «отдыхать» в ЦДЛ или оперу, а ограничится просмотром футбола, юмористического концерта (и эти темы явно соревновательски и с должным вкусом присутствуют в его лирике).

Ефимов – говор народа, не унывающего в отчаянии. Ему чужды загадочные позы, и тем он «подставляется». Уязвимость прямой речи считается при возобладавших тенденциях пороком чуть ли не стыдным. Следует быть мужественным, чтобы не отрекаться от маски скомороха, когда в цене «иная заумь». Ефимов хватко преследует ясность, и она, смиренная, идет рядом. В концовках исповедей он достигает трагизма почти сценического.

Коровину созвучны колыбельные, заговоры от всевозможных порч века, – весь благоуханный букет заветных русских жанров, произнесенных языком первого интернет-поколения. Это большая роль.

В стихах обоих – множество обращений к Создателю. Не от беспомощности, но от жажды выдохнуть горечи и сомнения по верному адресу. Господь как фигура абсолютного слушателя реактивно понуждает к откровениям истинно национального размаха.

В обоих авторах таится бактерицид, убивающий малейшие миазмы гнилостных болот, которые зовутся ныне «продвинутым искусством». В нем принято мстить за свое нравственное уродство Богу и миру в семикратном размере.

Коровин и Ефимов – два безусловно добрых лириста, не выставляющих условий, при которых они станут любить.

Они сумели приять прихоти судьбы обнаженным сердцем. Они не приняли Зла, но открыли в себе сумасшедшую, невероятную сегодня возможность прощать.

Пожалуй, они сделали это ради всех нас.