Суверенитет в кавычках: эхо "доктрины Брежнева"

На фото демонстрация документальных кадров о входе войск стран-участниц Варшавского договора в Прагу года на Вацлавской площади чешской столицы в рамках мероприятий, посвященных 45-й годовщине августовских событий. Фото Reuters

В газете «Правда» в конце сентября 1968 года появилась статья «Суверенитет и интернациональные обязанности социалистических стран». Сегодня все страны, к которым применялась эта доктрина, входят в российский список недружественных государств. Венгрия балансирует между Москвой и Брюсселем, Польша стала главным критиком российской политики, а Чехия периодически обостряет дипломатические конфликты. История не повторяется буквально, но она рифмуется – и рифмы текста, сформулировавшего принцип «ограниченного суверенитета», становятся все более отчетливыми.

Автором статьи значился некий Сергей Ковалев, сотрудник отдела пропаганды, но это была формальность. Текст формулировал внешнеполитическую концепцию СССР, которую на Западе окрестили «доктриной Брежнева». Логика доктрины была элегантна в своей циничности: суверенитет социалистических стран – общее достояние содружества, а значит, Москва обязана вмешиваться, когда социализм начинает приобретать слишком «человеческое лицо». Защита от внешнего вмешательства оборачивалась правом на собственное вмешательство.

Доктрина появилась из-под гусениц танков, вошедших в Прагу 21 августа 1968 года. Пражская весна Александра Дубчека показала Кремлю, что идеологическая дисциплина в социалистическом лагере трещит по швам. Танки пяти стран Варшавского договора остановили это довольно быстро. Но требовалось идеологическое обоснование. Оно появилось сначала в статье Ковалева, затем в выступлении Брежнева на V съезде Польской объединенной рабочей партии. Генсек провозгласил: главный приоритет – сохранение целостности социалистического сообщества. Если где-то социализм под угрозой, СССР вправе ее устранить.

Доктрина прикрывалась фразеологией о защите завоеваний социализма, братской солидарности, исторической миссии. Но по сути легитимировала право сильного. Только вместо «сильного» говорили «старший брат».

Доктрина признавала, что национальные интересы отдельных социалистических стран не могут противоречить интересам всего лагеря. Звучит демократично: мы в одной лодке, решения принимаем вместе. Но «общие интересы» толковались исключительно в Москве, а не в Праге или Варшаве. Фактически она узаконила систему, при которой страны социалистического блока обладали суверенитетом ровно до тех пор, пока это не противоречило интересам Москвы. Можно было иметь свой гимн, флаг, правительство и местную специфику – но только в строго отведенных рамках. Как только рамки трещали, включался механизм «братской помощи». Любопытно, что доктрина имела параллели с американской концепцией – доктриной Монро 1823 года. Та тоже провозглашала благородные цели: защиту Американского континента от европейского колониализма. Но со временем превратилась в инструмент гегемонии США в Латинской Америке. И там, и здесь защита от внешнего вмешательства оборачивалась правом на собственное.

География послушания доктрины распространялась на все страны Варшавского договора. Афганистан 1979 года стал логическим продолжением доктрины.

К середине 1980-х стало очевидно: СССР не может поддерживать систему. Горбачев фактически отказался от доктрины Брежнева. Когда в 1989 году рухнула Берлинская стена, советские танки остались в ангарах. После того как представитель МИД Геннадий Герасимов 25 октября 1989 года объявил об отказе СССР от вмешательства во внутренние дела своих союзников по соцблоку, западная пресса назвала новый подход «доктриной Синатры» – по аналогии с песней «My Way».

Социалистический блок рассыпался с удивительной скоростью. Сегодня отношения России со странами бывшего социалистического лагеря – причудливая мозаика. Польша и страны Балтии стали главными критиками Москвы в НАТО и ЕС. Чехия периодически обостряет отношения. Венгрия при Викторе Орбане поддерживает экономические связи с Москвой даже при санкциях, что раздражает Брюссель. Словакия балансирует между общеевропейской линией и энергетическими интересами. Болгария и Румыния формально придерживаются линии Запада, но демонстрируют нюансы. Германия – особый случай. Долгое время она была ключевым партнером России на Западе. Но после 2022 года отношения заморожены, и восстановление их в прежнем виде выглядит маловероятным.

Доктрина преподала несколько уроков. Попытки удержать сферу влияния силой и идеологическим контролем обречены. Когда центр слабеет, периферия разбегается – это произошло в 1989–1991 годах. Риторика о братстве не компенсирует ограничений суверенитета. Восточная Европа так стремительно интегрировалась в западные структуры именно потому, что воспринимала советское наследие как травму. Доктрины, оправдывающие вмешательство, склонны к саморазрушению. Они работают какое-то время на силе, но сталкиваются с исчерпанием ресурсов или изменением конъюнктуры. Сегодняшний мир снова говорит о сферах влияния, многополярности, защите – что бы это ни значило – традиционных ценностей. Терминология изменилась, контекст другой, но структурные паттерны узнаваемы.

Получили ли страны суверенитет, оказавшись в Европейском союзе? Танки, конечно, никто не вводит, но сегодня есть эффективные экономические рычаги. К примеру, Венгрия и Словакия, не желающие конфликтовать с Россией, активно защищают свое право покупать российские нефть и газ, по мере сил блокируют санкционные пакеты ЕС против Москвы и даже заикаются о восстановлении прямого авиасообщения с РФ. В ответ им грозят экономическим бойкотом и исключением из ЕС. Для Будапешта и Братиславы это означает потерю примерно 75–80% национального экспорта, ориентированного на единый рынок Европы, а также потерю 4–5% ВВП в виде прямых финансовых трансфертов из Брюсселя на инфраструктуру, сельское хозяйство и региональное развитие. Суверенитет в буквальном случае дорого стоит.

Полвека назад Брежнев формулировал доктрину, которая должна была закрепить советское влияние навечно. Сегодня страны, на которые она распространялась, строят политику исходя из иных принципов. Но память о танках в Будапеште, Пражской весне, годах «ограниченного суверенитета» определяет внешнеполитические решения в Центральной и Восточной Европе. Эта память работает как прививка – болезненная, но формирующая иммунитет. Хотя новые – европейские – объятья дружбы могут душить не слабее советских. Главный урок: суверенитет либо есть, либо его нет. Попытки поставить его в кавычки неизбежно порождают сопротивление. И это сопротивление побеждает – потому что стремление к самоопределению сильнее любых доктрин, танков и идеологических конструкций.