Восток есть Восток, Запад есть Запад – и вместе им не сойтись?

Герман Садулаев. Учение Дона Ахмеда. Повесть. Ремейк «Сказок тысячи и одной ночи». Остроумная, ироническая, но одновременно серьезная книга, созданная убедить читателя, что «сказки про злых и беспричинно жестоких чеченцев, которые век от века ползут на берег и точат свой кинжал, чтобы отрезать кому-нибудь голову» – выдумки. Вместо этого кровавого стереотипа автор предлагает другие, может быть, не менее стереотипические, но зато совершенно безобидные утверждения – об уважении старших, о гостеприимстве, о почитании родственников. Сюжет таков. Писателя Зелима однажды вечером похищают представители чеченской мафии. И везут к «крестному отцу» – всемогущему Дону Ахмеду. Ахмед – это одновременно мафиози Дон Корлеоне и благородный рыцарь Дон Кихот. Правда, методы, направленные «на благо людей во всем мире», – неординарные: так, например, его синдикат печатает фальшивые доллары для подрыва «финансового могущества американского империализма и мультинациональных корпораций». Есть у Дона идея глобальнее – собственная концепция истории государства Российского, где чеченцам отводится особая роль. Как всякий «дон», Ахмед понимает, что жизнь его может оборваться неожиданно, поэтому спешит поделиться с писателем Зелимом накопленной мудростью и знаниями, чтобы тот запечатлел услышанное в книге.

Наум Басовский. «Мудрость приходит с болью┘». Стихи.

«Таинственный процесс, когда идут стихи,/ симфония растет, рождается пейзаж,/ снимается кино – а зримы пустяки:/ палитра, объектив, клавир да карандаш».

Наум Басовский – из тех редких сегодня поэтов, кто пишет, не экспериментируя с рифмой или размером, без сложных метафор и с трудом расшифровываемых аллюзий. Но благодаря этой простоте «пустяки» в его стихах приобретают особую отчетливость – они именно что «зримы» и даже слышны:

«Я люблю одиночные звуки –/ стук упавшего яблока слышу/ или капель тяжелые стуки/ после ливня о гулкую крышу».

Корни такой образной осязаемости очевидны – современный поэт не свободен от влияния классиков – на ум приходят стихи Бунина, бессмертное «Шепот, робкое дыханье, трели соловья» Фета. Но несвобода – здесь знак мастерства, не имеющего ничего общего с эпигонством.

Эльвира Горюхина. Инвестор пришел в деревню. В очерке – два варианта развития этого сюжета. В Поповку пришли «ученые люди», осознающие социальную ответственность бизнеса перед народом. Поповка, конечно, не превратилась в Эдем, но жизнь с приходом бизнеса стала налаживаться, работа пошла, зарплаты выросли. Деревне Кугеево повезло меньше. Земли, принадлежащие местным, приглянулись крупному агрохолдингу... С тех пор кугеевцы ведут с инвестором неравную борьбу, поскольку в распоряжении холдинга еще и административный ресурс. Для человека, знакомого с российской действительностью, оба сценария хорошо знакомы. И заздравное описание процессов, происходящих в Поповке, равно как и инвективы в адрес руководителей холдинга, особых эмоций не вызывают. Но что действительно берет за душу, так это подробное описание жизни в деревне, о которой городские жители имеют в основном весьма расплывчатое представление, укладывающееся в формулу «деревня спивается и вымирает». А деревня живет. И как она живет, кто в ней живет, на что, как деревенские дети ходят в школу (нередко преодолевая, как и в стародавние времена, многокилометровое бездорожье) – очень интересно.

Николай Крыщук. Три доли. Повесть.

«– Посмотри, милый. Ты же взрослый! <┘> «Взрослый» не произвело на Алешу никакого впечатления. Он давно знал наизусть все мелодии взрослой речи. Эта означала: «Отстань, моя радость. Лети в жизнь сам».

Алеша едет на юг с отцом, потому что всегда занятая и увлеченная чем-то мама не может оставить без присмотра новых подопечных: розовую лягушку и аксолотля. С папой весело: он все время шутит, за словом в карман не лезет. Оно и понятно: – слово – главное папино занятие. Григорий Михайлович – филолог, в будущем – профессор. Отпуск на море – редкий случай, когда папа уделяет ученым изысканиям чуть меньше времени, чем ребенку┘ В Алешиной интеллигентной семье все заняты и очень одиноки. Жизнь потрачена на самосовершенствование. И в этом процессе родным места не было. Повесть «об одиночестве втроем» крепко берет┘ за совесть. Честное слово, заставляет оглянуться вокруг. Лишний раз пойти с ребенком в зоопарк. И понять, что здесь всякий раз не лишний.

Юлия Кантор. Диалог с прошлым. Кто не забыт и что не забыто? «Постепенно осознание того, что без прошлого нет будущего, произошло», – сказал автору очерка польский режиссер Анджей Вайда. Насколько глубоко это осознание, Юлия Кантор пытается разобраться, беседуя с чиновниками, историками и другими жителями Эстонии, Польши и Германии. Как содержатся мемориалы, посвященные Второй мировой войне, в том числе – советским солдатам? Везде ли работает «эстонский сценарий»? И насколько инцидент с переносом памятника Воину-освободителю репрезентативен с точки зрения общеэстонских настроений? (Например, заведующая отделением славистики филфака Таллинского университета Аурика Меймре считает: «┘растиражированная СМИ идеологема, что к Солдату на Тынис-мяги пришли только русские, нанесла большой вред».) Какова позиция России? Что она делает для сохранения своего прошлого на территории других стран? В статье содержатся порой нелицеприятные ответы на эти вопросы.

Ольга Новикова, Владимир Новиков. Эмоции не забудь! Современной интеллектуальной литературе есть чему поучиться у масскульта, рецепт успеха которого заключается в трех «С»: «секс», «страх», «смерть». «Тривиальная литература эксплуатирует в качестве своего материала основные человеческие чувства», «доставая» читателя эмоционально. Элитарная же словесность эгоистична: творцы часто забывают о широкой публике, предлагая аудитории книги, в которых только одна, да и та не интересная ей, эмоция – авторский нарциссизм и амбициозность. И пока писатели-интеллектуалы не научатся вкладывать в свои труды понятные читателю чувства, а также демонстрировать, что и «писатели чувствовать умеют», их опусы будут пылиться на полках книжных магазинов.

Знамя

Леонид Зорин. Выкрест. Роман-монолог представляет собой дневник, написанный от лица приемного сына Максима Горького, того самого выкреста – урожденного Ешуа Заломона Свердлова (старшего брата Якова Свердлова), ставшего при крещении Зиновием. А после усыновления – Зиновием Алексеевичем Пешковым. Зиновий Пешков – фигура легендарная. Свердлов-Пешков родился в Нижнем Новгороде, в юности покинул Россию, долго скитался по свету. Стал генералом французской армии, другом еще одной легенды – Шарля де Голля. Покорил «прекрасную Францию» – она признала заслуги неродного своего сына, наградив его орденом Почетного легиона. Биография Зиновия полна захватывающих событий. Ему есть что рассказать. О себе: «Все, что я делал, и все, чем я жил, было переполнено жгучей, близкой к исступлению страстью. Она и превратила в роман всю мою жизнь, и прежде всего в роман с этой жизнью┘ ». О брате, «мечтавшем уничтожить мир, который обрек его на изгойство». Об обожаемом Горьком, «взиравшем, как мудрый дед, на все человечество». О России: «Но еще больше меня сокрушала ее мазохическая наклонность к самодержавной тирании. Мне чудилось, что мое отечество будто выращивает себе деспота, который однажды его насилует».

Дмитрий Новиков. Строить!

«– Нужно бы расплатиться, – пряча глаза сказали они.

– Ничего больше не получите, – я был зол и тверд.

– Сожжем, – с кривоватой улыбкой пообещали.

– Там же и похороню, – навсегда попрощался я с эриками».

Автобиографический очерк, в котором автор делится опытом строительства дома и размышляет о русском национальном характере. В качестве подзаголовка лучше всего подошло бы классическое: «Как закалялась сталь» – «благодаря» особенностям российского менталитета опыт строительства стал еще и опытом преодоления, противоборства с рабочими. Дом в итоге построили. А статья, детально описывающая этот процесс, в качестве обстоятельного пособия пригодится начинающим строителям.

Иностранная литература

Момо Капор. Зеленое сукно Монтенегро. Повесть. Перевод с сербского В. Соколова. Сербский автор посвятил книгу памяти друга и большого писателя Зуко Джумхура, с которым в конце 60-х они сочиняли сценарий фильма с одноименным названием. Фильм не состоялся, но сценарий много лет спустя Капор превратил в увлекательное повествование, действие которого разворачивается в нескольких временных пластах одновременно. В 60-х годах ХХ века (Капор описывает историю создания сценария, и героями повести становятся и он сам, и его друг). В июле 1876 года, когда в битве при Волчьем доле черногорцы разбили турецкую армию под предводительством Осман-паши Сархоша. Турецкий офицер попал в плен. Некоторое время он провел в столице Монтенегро, Цетинье, запивая горечь поражения шампанским, флиртуя с дамами и проигрывая собственную, но обесчещенную поражением и тяготящую его жизнь в покер. Сначала в виде намеков – «В работе над «Зеленым сукном Монтенегро» я невольно представлял христианскую сторону, а Зуко – мусульманскую!», а затем совершенно отчетливо – «Некоторое время я состоял при командующем герцеговинскими войсками генерале Грубаче <┘> я познакомился с кровавыми рейдами кавалерийской бригады турок «Зуко Джумхур» <┘> Я молил Бога, чтобы Он не дал мне попасть в их руки┘» – в книге проявляется и третье измерение – время недавних гражданских войн на территории бывшей Югославии, до которых Зуко Джумхур не дожил, но через которые автору повести пришлось пройти.

Анджей Стасюк. Ночь. Пьеса. Перевод с польского М.Курганской. Действие этого «славянско-германского медицинского трагифарса» происходит в благополучной Германии и безымянной славянской стране. Горячие славянские парни грабят ювелирную лавку зажиточного бюргера и угоняют его машину. Но он успевает подстрелить одного из воров. Славянин умирает. Немец с сердечным приступом попадает в госпиталь. Чтобы спасти его, врачи пересаживают ему сердце┘ убитого угонщика. Несмотря на зыбкое положение героев – один в больнице, второй – в могиле, они умудряются общаться. Тело убитого беседует сначала со своей душой, а затем – с новым обладателем сердца, а тот – и с врачами. В ходе этих разговоров выясняется следующее. Во-первых, оказывается, славянские страны по инерции, сообщенной им еще во времена соцлагеря, страдают по отношению к России комплексом неполноценности: «А вот в русского тот стрелять бы не решился┘ Русских они боятся┘ Кое-кто из них хотел бы походить на русских┘ Да куда им┘ Русским быть трудно┘». Во-вторых, открывается жалость, с которой, по мысли автора, о славянах думают жители благополучной Западной Европы: «Ах, бедные, бедные славяне. Вынуждены продавать поджелудочные железы и печень, чтобы сохранить свою самобытную культуру и загадочный язык». Пересадка сердца – вещь посильнее переселения душ.

Москва

Нина Молева. Первый генералиссимус. Роман. «Частенько князю Юрию Федоровичу Ромодановскому толковать с будущим государем Петром Алексеевичем приходилось. Частенько┘» В этих диалогах с царем-реформатором, которого «первый генералиссимус» Ромодановский без страха и стеснения поучает, наставляет, рассказывая о событиях прошлого и комментируя настоящее, вырисовывается большой период российской истории – от Смутного времени до событий Петровской эпохи. В романе русская история – личная история русских самодержцев, любивших, ненавидевших, живших┘

И.Бутенёва, А.Прусак. Удобно ли жить в Москве? Евгений Третьяков. Открытие метро. Сергей Цветков. Живая душа Москвы. Марина Короткова. Увеселения московского дворянства в XVIII веке. Сергей Перевезенцев. «Град срединный, град сердечный». Большая подборка публицистических материалов посвящена Первопрестольной, 860-летие которой будет отмечаться в сентябре. В статье Бутенёвой и Прусака можно прочитать о том, насколько комфортно жить в столице, чем инфраструктура центральной части города отличается от инфраструктуры окраин и что это значит для горожан, на какой уровень сервиса можно рассчитывать в разных районах Москвы, как функционируют многочисленные «конторы» (РЭУ и т.д.)┘ Евгений Третьяков рассказывает об истории Московского метрополитена и судьбах его строителей (многие из них закончили жизнь в сталинских лагерях). Сергей Цветков размышляет о душе Москвы, о метаморфозах, которые она претерпела за столетия существования города. Марина Короткова описывает маскарады, карусели, катания в экипажах и прочие увеселения столичного дворянства. Сергей Перевезенцев объясняет, почему Москву принято называть сердцем России.

Новый мир

Владимир Губайловский. Камень. Роман. «Гора называлась Сан-Педро. Город назывался Сан-Педро. И река, которая уходила прямо под гору, называлась Сан-Педро. А на площади, на вершине горы, стоял собор Святого Петра с высокой белой колокольней». В городе жил мальчик Мигель. Его лучшими друзьями были Елисео – чудаковатый собиратель старинных книг и древний старик по имени Мануэль. Мигель, как и все мальчишки Сан-Педро, мечтал попасть в катакомбы, располагавшиеся под городом, но в отличие от сверстников совсем не боялся остаться в темном подземелье. Однажды Мигель заблудился в катакомбах, и от смерти его спас Мануэль, кровно (sic!) связанный с каменным подземельем┘ «Камень» – красивая притча о возникновении жизни, привлекательная не своей оригинальностью – по версии, изложенной в романе, человечество создали каменные люди, до сих пор существующие глубоко в недрах земли, – но выверенной плавностью эпической интонации.

Александр Жолковский. Хорошо! «...в период оттепели┘ знакомая ┘съездила в составе тургруппы в Италию и по возвращении подверглась суровой проработке за любовную связь с гидом┘ Я рассказал об этом казусе Юре Щеглову. Комментарий поступил через несколько дней: «Алик, ты знаешь, я обдумал твою итальянскую историю. Тут важно, что речь идет именно о гиде. Ведь что такое гид? Гид – это первый иностранный мужчина, с которым встречается советская женщина, буквально – первый встречный иностранец».

К 70-летию своего постоянного автора, филолога и прозаика «НМ» публикует подборку его виньеток – остроумных автобиографических зарисовок. Место действия – Россия, в которой автор родился, и Америка, куда он эмигрировал в 1979 году. Персонажи – друзья и коллеги, бывшие и нынешние, россияне и американцы.

Октябрь

Дмитрий Александрович Пригов. Хотелось бы получше, да┘ Стихи.

«Когда же подплывали к пристани/ Приблизил я к воде лицо/ И пригляделся к ним попристальней –/ Так это ж лица мертвецов/ Вернее, утопленников местных/ Глядели на меня».

В авторском «Предуведомлении» сказано: система порождения стихов уже так отлажена, что воспроизводит саму себя. Менять ее – возраст не тот. Если какое-то изменение и обнаружится, то «за пределами перечисленных позиций стихосложения – например, в области количественной, жестовой, в области фиксации и объявления мощности личностного мифа»... Публикацию стихов Пригова никто не планировал как посмертную, но постфактум, сейчас, зная о его смерти, сложно отмахнуться от впечатления, что много в ней предчувствовано. И само «Предуведомление», описывающее, в общем, рабочие моменты, звучит так, как будто поэт подводил итог. Угадал и про возраст, и про личный миф, зафиксированный в некрологах коллегами и друзьями. И сами стихи с настойчиво фигурирующей в них темой смерти теперь воспринимаются как предсказание.

Сухбат Афлатуни. Пенуэль. Повесть. Сухбат Афлатуни, что в переводе с арабского означает «Диалоги Платона», – псевдоним философа и писателя Евгения Абдуллаева. От обладателя такого неординарного псевдонима прозрачного сюжета ждать не приходится. И действительно. Сюжет прост лишь на первый взгляд. В Ташкенте живет древний старик Яков и время от времени ведет со своим тезкой и правнуком беседы о прошлом. А правнук, записывающий эти истории, в свою очередь, рассказывает «пра» о себе и даже знакомит с любимой девушкой Гулей┘ Последняя сильно усложняет сюжет. И не только потому, что отношения младшего Якова с девушкой развиваются непросто. Вместе с ней в повести появляется божество, которому она поклоняется, – Ленин Владимир Ильич. При чем здесь Ленин, сказать сложно, но интересно, как автор превращает культ вождя в культ религиозный. Понятно, что в советские годы, когда всякого рода религиозность была запрещена, гражданам просто подменили один культ другим – религиозный личностным. Автор буквализирует эту подмену, описывая Ленина как божество. Для тех, кому такой ход покажется слишком сильным, в повести найдется другая интерпретация образа вождя мирового пролетариата – он выступает праотцем, прародителем, сродни библейским: «И написал Ленин письмо соратникам своим и сказал: соберитесь, и я возвещу вам, что будет с вами в грядущие дни. Сойдитесь и послушайте, сыны Иакова <┘> И окончил Ленин завещание сыновьям своим, и положил ноги свои на постель, и скончался, и приложился к народу своему». Механизм функционирования библейских аллюзий в повести с библейским названием сложен и непонятен. Но это значит, что у читателя – полная свобода интерпретации. Тем интереснее.