Сергей Дмитренко
Иллюстрация Виктора Голявкина к его киноповести «Боба и слон». Рисунки из архива Людмилы Бубновой
Предъюбилейная речь
Трудно отделаться от представления, что Голявкин жив и вполне мог бы отметить этот свой не очень круглый, но почтенный юбилей вместе со своими многочисленными читателями. Подобного возраста юбилеи сейчас не редкость, и несколько мастеров голявкинского возраста здравствуют и действуют. Да, он болел, но есть многолетние болезни, а эта его болезнь к тому же еще проходила как-то незаметно для его читателей, подавно – для критиков. Ибо если читатели, и взрослые и дети, книги Голявкина замечали и привечали, передавали друг другу, читали и перечитывали, для критиков произведения Голявкина были малоудобным материалом. Детские его книги стояли наперекос всем традициям советской детской литературы, а считаные книги для взрослых, которые ему удалось издать в те времена предперестроечного застоя, вызывали и вовсе радостное изумление: «Как же это ему удалось напечатать?!» Идеологические ортодоксы, спасибо им большое, в отношении Голявкина безмолвствовали, а те, кто Голявкиным зачитывался, помалкивали, ибо похвалы были бы тоже идеологически сомнительными: абсурдистско-гротесковая основа реалистических нонсенсов Голявкина в соотношении с канонами диалектического и исторического материализма могла вызвать чересчур громкий эффект. Впрочем, и сегодня книги Голявкина живут, не думают умирать и, как их автор – доброй памяти, заслуживают аплодисментов.
Среди Гайдара
и его команды
У Аркадия Гайдара есть суждение, которое время от времени вспоминают и сейчас, а в советское время цитировали непрестанно. «Пусть потом когда-нибудь люди подумают, что вот жили такие люди, которые из хитрости назывались детскими писателями. На самом же деле они готовили краснозвездную крепкую гвардию». Это Гайдар сказал на I Всесоюзном совещании по детской литературе в 1936 году. Тогда, в условиях тотальной мобилизации как образа жизни, эта цель детской литературы смотрелась лучезарно. В частности, данному положению воздал хвалу другой классик советской детской литературы, Лев Кассиль: по его мнению, «пафос великой цели» сделал Гайдара «одним из основоположников метода социалистического реализма в детской литературе».
 |
| Герои Голявкина,
как он их рисовал, были похожи на него самого. Рисунок Виктора Голявкина к его повести «Обыкновенные дела» |
Но что было делать в таких ответственных координатах Виктору Голявкину? Понятно, что с методом социалистического реализма его тоже познакомили. И в художественных училищах, которые он прошел, и в Академии художеств, то есть в Институте живописи, скульптуры и архитектуры имени Репина в Ленинграде.
В его книге «Я жду Вас всегда с интересом», вышедшей во «взрослом» издательстве «Современник», есть рассказик «Флажки, кругом флажки»: «Флажки, кругом флажки, все небо в флажках. И флажками насыщен воздух. Сидит маленький мальчик среди флажков и ест флажок». Все. Конец. Достаточно. Картина создана. Книжка вышла в Москве в 1980 году, и многие еще помнят, какого цвета флажки реяли тогда над нашей страной. Одноцветные это были флажки, флаги и транспаранты. И создает Голявкин-писатель, можно сказать, свой литературный «Красный квадрат», притом цвета даже не упоминая. Но это ли социалистический реализм в его живописи и в его литературе? Навряд ли.
Академию Голявкин окончил с дипломом театрального художника. Получил распределение в театр города Орджоникидзе (так тогда назывался Владикавказ). Но не поехал, хотя, между прочим, театр там хороший. Однако в таком решении авангардиста просматривается безупречная логика: Голявкин уже учился в художественном училище в Сталинабаде (ныне Душанбе), а теперь жил в Ленинграде (на возвращение исконного имени которому рассчитывать тогда не приходилось). Так чего же метаться между вождеградами и комиссаровсками? Он и остался, где был. Тем более что уже печатался в детских журналах и даже первые детские книжки у него вышли. С рассказами про школу…
Тоже вроде бы тематически не противоречит социалистическому реализму в детской литературе, которого так ждал и повсюду искал Лев Кассиль, да и не он один искал, не он один ждал.
Гражданская тайна
писателя Голявкина
Еще студентом Голявкин приехал в свой родной и любимый город Баку писать картину. Но тогда ведь даже от пейзажей требовалось быть индустриальными. Пышную прикаспийскую природу, завораживающую разноцветьем, игрой света, и безыдейный формалист напишет. А ты вывернись соцреалистически!
Вдова Голявкина Людмила Бубнова рассказывает: «С 1949 года на Каспии строят посреди моря город на искусственных металлических эстакадах – длинных-длинных мостках – Нефтяные Камни. Тогда это было, наверное, одно из самых удивительных сооружений в мире. И студент живописного факультета лезет на нефтяную вышку с этюдником, чтобы с высоты птичьего полета увидеть море. Изумрудное, бескрайнее, оно занимает весь холст. Эстакады с вышками, нефтяными резервуарами, которые с высоты кажутся небольшими баками, с людьми и машинами, лежат на воде золотыми дорогами и прорезают море насквозь. Художник ищет свою точку зрения. Ради своего мировоззрения, конечно, приходится лезть на высоту, сидеть на ветру часами, держаться на вышке уверенно и не падать.
В 1957 году, во время Всемирного фестиваля молодежи и студентов в Москве, работа была отобрана на Международную выставку изобразительного искусства» (Людмила Бубнова. «Стрела Голявкина»).
Номинативно, конечно, Голявкин требования соцреализма соблюл. Но Нефтяные Камни получились у него не такими, как их написали бы, например, передвижники Борис Иогансон или даже Александр Дейнека. Авангардистски изобразилось у него это советское техническое чудо. К слову, через несколько лет после этой картины он написал о Нефтяных Камнях детскую повесть «Город в море», которую, скажем прямо, к вершинам его творчества не отнесешь. Но сделано это детское «производственное» сочинение словно к экзамену на мастерство – могу рассказать обо всем и по-своему.
Как видно, работая в условиях официального соцреализма, Голявкин решил его попросту не замечать. А чтобы не замечали, что он его не замечает, брался за любые темы, особенно те, которые входили в номенклатуру первостепенно соцреалистических. В детской литературе это, понятно, работа пионерской, а также октябрятской и комсомольской организаций, идеологическое и трудовое воспитание, словом, все то же формирование краснозвездной крепкой гвардии, то есть не личности, настроенной на познание мира, а массовидного гомункула, которому все необходимые кодексы вручены для неуклонного им следования.
В первой книжке Голявкина «Тетрадки под дождем» есть рассказ «Второклассники и старшеклассники».
«Второклассники были взволнованы. Они шумели. Вот один октябренок влез на стул и, обращаясь к старшим, сказал:
– Вы наши шефы. Мы все вас очень любим. И поэтому мы вам хотим помочь. Вы плохо натерли пол в коридоре. Он совсем не блестит. А он должен блестеть – это каждый знает. Разрешите, пожалуйста, нам это сделать. Натереть пол в коридоре, чтоб он блестел.
Старшеклассники были очень сконфужены. Они написали в стенгазету:
«Мы шестиклассники. Нам стыдно вчерашних позорных минут. Мы переживаем. Мы плохо натерли пол в коридоре. И мы благодарны второму «А», который пришел нам на помощь. Но мы исправим свою ошибку. Мы в скором времени соберемся и все вместе, всем коллективом, натрем пол до блеска. Пусть второклассники не беспокоятся. Все будет сделано. Мы все сделаем сами».
Но октябрята не стали ждать. Они натерли пол в тот же день. А на другой день прочли стенгазету. И написали свою заметку.
«Мы, второклассники, извиняемся. Мы без разрешения натерли пол. Не переживайте. Мы все сделали сами».
Тотальная регламентация порождает абсурд, в котором человек окончательно теряет разум.
В рассказе «Удивительное предложение», завершающем большую детскую книжку Голявкина «Удивительные дети» (она выдержала несколько изданий), дело, как часто у него, происходит на уроке, уроке русского языка.
Мальчик Саша, составляя предложение из слов: ВЕСНА, ТРАКТОРЫ, НАСТУПИЛА, ЗАГУДЕЛИ, начал по-разному поворачивать их, так что весна у него загудела, а тракторы пошли в наступление на землю, следом провода загудели, трубы загудели, потом «парад начался», а «по дороге домой Саша даже сочинил стихотворение».
Стихотворение плохое, и приводить мы его здесь не будем. Но в рассказе оно есть, потому что в «Удивительном предложении» Голявкин, по своему обыкновению, ушел от назидания к поучению.
Хорошо, что Саша так свободно стал пробовать слова на их значение и смысл. Плохо то, что фантазия его не ушла дальше тех словесных клише, которые вьются вокруг человека в его повседневной жизни. Возможно, учительница и может поставить Саше пятерку за смекалку и постижение основ морфологии русского языка, но писатель Виктор Голявкин от оценок отказывается, завершая рассказ восклицанием: «Вот какое это было удивительное предложение!» То есть смекайте сами, что там с Сашей произошло.
Здесь не только детям – взрослым есть над чем серьезно подумать. Вот и думаешь: явно ведь, как и Гайдар, «из хитрости» назвался Голявкин детским писателем – но ведь из какой-то другой «хитрости», не гайдаровской.
Есть, как известно, общий ответ по этой проблеме. Мол, в советское время с его звериной цензурой многим талантливым людям было тяжело, невозможно печатать свободно написанное, и они выдавали такое за детскую литературу.
Это, конечно, было и относится ко многим писателям. Например, Юрий Коваль не раз говорил о себе: «Меня сослали, точнее, я сам эмигрировал в детскую литературу». Долгое время ходили в детских поэтах Генрих Сапгир и еще один знаменитый ленинградец-петербуржец Олег Григорьев. Сходно сложилась судьба у Вадима Коростылева, автора сценариев фильмов «Айболит–66» и «Король-Олень». Примеров можно подобрать достаточно, однако, на мой взгляд, это все же не про Голявкина. Его путь в литературе сложился по-иному, и несмотря на то, что многое из того, что он не относил к детской прозе, стало печататься только в 1980-е годы, здесь иной сюжет.
Если в живописи Голявкин всегда искал точку зрения для изображения увиденного, то в литературной работе он тотально от поиска какой-то особой, выигрышной точки зрения отказывается. Здесь он прямой последователь Чехова, который вызывался написать рассказ о любой попавшейся на глаза вещи, так же делает это непринужденно и так же доходит здесь до художественных высот.
Писатель, который умел все
Достаточно открыть любую книгу Голявкина, чтобы убедиться в этом. Детские писатели обыкновенно строят свои сочинения на остром сюжете, открытом конфликте – чтобы читателям было интересно. А для Голявкина жизнь сама по себе – уже острый сюжет, сама повседневность – открытый конфликт.
«– Дай то-то.
– На, но помни, что я тебе дал.
– Дай теперь ты то-то.
– Не дам.
– А помнишь, я тебе дал то-то?
– А зачем ты дал, ты не давал бы».
Это рассказ «Я тебе – ты мне», полностью. Он прекрасно передает главный узел поэтики Голявкина, которая исходит из того, что в мир, пребывающий в гармоническом равновесии, то и дело врывается нечто, внешне безобидное и даже, как здесь, с чертами гуманности, после чего, однако, равновесие нарушается, гармония превращается если не в хаос (а упорядоченное неотвратимо ведет к хаосу), то в конфликт.
Ну, допустим, этот рассказ относится ко «взрослым». Хотя это очень относительно, и разобрать, где у Голявкина «взрослое», а где – «детское», затруднительно. Недаром в изданиях его избранных сочинений рядом печатается «детское» и «взрослое». Это даже тематически разделить трудно: не обязательно его рассказ о детях – для детей, а о взрослых – для взрослых. Всё о людях.
Вот один из многих примеров этого, «Новая рубашка», которую легко можно найти во многих сборниках Голявкина.
«Хотя на дворе мороз и снег, я расстегнул пальто на все пуговицы и заложил за спину руки.
Пусть все видят мою рубашку, которую мне сегодня купили!
Я ходил по двору взад-вперед, поглядывая на окна.
Шел с работы мой старший брат.
– О, – сказал он, – какая прелесть! Только смотри не простудись.
Он взял меня за руку, привел домой и надел мне рубашку поверх пальто.
– Теперь гуляй, – сказал он. – Какая прелесть!»
В 1981 году Голявкин выпустил большую повесть о первокласснике Славике – «Обыкновенные дела». Впрочем, ее точнее назвать романом, ибо показан в ней мальчишечий характер так разносторонне и так глубоко, что, пожалуй, эту книжку полезно прочитать всем взрослым. Не только, например, учителям младших классов и родителям, а всем, кто хочет разобраться в собственном детстве, в том, как оно повлияло на дальнейшую жизнь.
Вот еще что важно сказать. Когда тема была не формально серьезна, и Голявкин перенастраивал свою оптику. Среди сотен рассказов, повестей и даже романов, написанных советскими детскими писателями о Великой Отечественной войне, не только не затерялась – заняла одно из главенствующих мест здесь его небольшая повесть «Мой добрый папа» (1963). Ее, наверное, помнят все – и не только по удачной экранизации с Александром Демьяненко и Людмилой Гурченко в главных ролях. Позднее Голявкин выпустил еще одну повесть о войне – «Полосы на окнах» (1971). Словно для первых читателей «Моего доброго папы», которые к тому времени подросли.
Казус «Юбилейной речи»
Наверное, никто, писавший о Голявкине, не обошел историю 1981 года с его рассказом «Юбилейная речь», напечатанным на 75-й странице номера журнала «Аврора», который открывался портретом Брежнева и поздравлениями ему с 75-летием. За что редакцию журнала покарали, добросердечный Голявкин оказался под подозрением – вплоть до перестройки, когда «Юбилейную речь» стали повсюду перепечатывать, хотя и автор, и «авроровцы» согласно утверждали: злого умысла не было, это игра случая, простое совпадение.
Думаю, все, кто знает творчество Голявкина, этому верят. За внешне простыми строчками его прозы, за этими недлинными предложениями открываются подспудные, тайные и таинственные механизмы, движущие нашим земным миром. Механизмы плохо изученные, попросту мало поддающиеся изучению, может, и непостижимые – впрочем, интуитивно все же распознаваемые и представляемые, да-да, в прозе Виктора Голявкина.
Если же возвращаться к стилистике этой невообразимой, лукавой, многосмысленной и в том числе самоироничной «Юбилейной речи», то спросим себя: что же пожелать этому чудесному писателю?
И согласно ответим: издания наконец собрания сочинений Виктора Голявкина с альбомом его живописных и графических работ, постоянной экспозиции картин (2 сентября очередная выставка Голявкина на некоторое время откроется в Питере, в зале на Большой Морской), а также и музея. Тогда можно будет обойтись и без «огромного памятника» Голявкину, особенно если премия его имени, которую недавно учредили в Питере, обретет на днях первых достойных лауреатов.
