Принц Лимон

Мир Лимонова – абсолютное одиночество среди мертвых предметов... Фото Бориса Бабанова (НГ-фото)

Не так много писателей обладает своим фирменным стилем. У Лимонова он есть. Нам кажется, чем язык барочнее, ветвистее, тем больше стиля. Лимонов идет другим путем. Его стиль, как шинель, прост и функционален, даже по-солдатски груб. Дело не в крепких выражениях (у кого их нет, к тому же при желании их можно считать украшением). Дело в самой ткани безыскусной: безыскусственной, шероховатой, живой. Например, для нас повторы речевые – сор, застрявший в строчках, который необходимо отслеживать и вычищать. Для Лимонова повторы, создающие эффект небрежности письма, принципиальны. Это все делается для того, чтобы язык, его изыски не мешали воспринимать то, о чем он говорит, сам жизненный материал, как живое, как правду.

Особенно хорошо безыскусность (вернее, антиискусственность), вся неприглаженность видны в стихах, где традиционно на первом месте должны быть новая рифма, узор, яркие неожиданные образы.

Понедельник полный, 

от весны весь белый

Вычистил я шляпу, 

расстелил пальто

Снег ещё повсюду, но уже 

не целый

Оловянной кружке весело 

блистать

К щёкам подливаю сок 

одеколонный

Разотру по шее, подмочу 

виски

Как я ещё молод, кожа-то 

какая

Загорю под солнцем – 

южное дитя

Брюки-то погладил, 

пошёл улыбнулся

Вызвал всех любимых 

в памяти своей

Вот бы увидали, пока 

не согнулся

Вот бы увидали до скончанья

дней

Пальто, шинель постоянно фигурируют в текстах Лимонова и тесно связаны с образом его героя. Безусловно, это один из главных символов. «Шинель (прославленная в литературе Гоголем), надевавшаяся в холодные сезоны поверх вышеперечисленных одежд, ох, шинель достойна отдельной песни в «Одиссее». Крылья, полы, борта – все было великолепно в шинели. Она сочетала в себе достоинства татарской войлочной юрты со свирепым великолепием японских ватных доспехов. ‹…› традиции русской армии со времен суворовских походов, завоевания Кавказа и Азии чтили более всего шинель солдатскую из серого грубого, волосатого сукна, в сущности, почти войлока. Солдатская шинель, суровая и простая, служила солдату, если нужно, постелью («На одну полу ложится солдат, другой прикрывается»,– говорил Вениамин), на ней хорошо гляделся Георгиевский крест, в шинель солдат буйно исходил кровью после сражения, и в ней же, за неимением на месте гробов и досок, клали солдата в могилу… Прошлой зимой привезли автору нелегально из Союза Советских в чемодане две шинели. Одна, полковничья, громадная, с подкладкой, голубая, современная, шинель невоенной эпохи, ему исключительно не понравилась. Он развернул вторую, и, о чудо, от нее крепко повеяло отцом, штабом дивизии, солдатиками, сапогами. Домом на Красноармейской, камрады, повеяло от серой, волосатой, порядком изношенной неизвестным солдатиком брони. И что там Марсель Пруст с его печеньем… Автор надел шинель с погонами «СА» и ходит в ней по Парижу, счастливый» («У нас была великая эпоха»).

Но все-таки лимоновский герой в шинели не суровый и не солдат. Для солдата шинель – нудная одежда. Герой Лимонова – денди. Отсюда и повышенное внимание к форме, одежде (все это хорошо укладывается в портняжный миф о Лимонове: пошитые им штаны до сих пор носят в Харькове и в Москве множество людей – не меньше, наверное, чем помогало нести бревно на субботнике Ленину), стилю. И Лимонов соответственно писатель-денди: элегантная небрежность, «заметная незаметность», естественность. Идейная нагрузка, антибуржуазный пафос у Лимонова те же, что у денди XIX века, вплоть до культа личности.

Дендизм, безусловно, романтичен. Кредо лимоновского героя из самой романтической лимоновской вещи «Дневника неудачника, или Секретной тетради»: «Купите мне белые одежды! Дайте мне в руки огонь! Обрежьте мне воротник. Отправьте меня на гильотину. Я хочу умереть молодым. Прекратите мою жизнь насильственно, пустите мне кровь, убейте меня, замучайте, изрубите меня на куски! Не может быть Лимонова старого! Сделайте это в ближайшие годы. Лучше в апреле-мае!»

Но лимоновский герой пережил самого себя. Теперь это сильно постаревший и, увы, сильно обуржуазившийся романтик. Он всего достиг, доволен собой, занят самолюбованием. И последние книги Лимонова, даже тюремные, по духу  – «Дневник удачника».

Что же касается другого лимоновского символа, лейтмотива крови,  то с первых книг «Это я – Эдичка» и «Дневник неудачника» кровь у Лимонова тоже явление чисто эстетическое, визуальное. Она не связана с болью (разве что если боль приятна); ничего не говорится, какова она на вкус; мы не знаем, как она пахнет, липкая или нет. Кровь  для того, чтобы любоваться.

Поэтому она никогда не пачкает, только окрашивает. И то, что она окрашивает, как правило, бесцветно или белого цвета: «Чтоб кровь окрасила прибрежную мелкую воду», «Кровь на бинтах отвалившегося в траву солдата», «‹…› и кровь проступает сквозь одеяло», «‹…› белые еще по тому времени головки бутылок. Кровь из разрезанной руки приятеля ‹…›», ну и снова хрестоматийное: «Купите мне белые одежды!  ‹…› Я хочу умереть молодым. Прекратите мою жизнь насильственно, пустите мне кровь ‹…›».

Красное, кровь для лимоновского героя значит «живое»; бесцветное, белое – «мертвое»: «И брызнула бы густая кровь. И быстро закапала бы и оживила скатерть. Было бы красиво – красное на белом», «‹…› я, тёплый, влажный и маленький ‹…› кровоточащий комочек», «‹…› и есть настоящее ощущение жизни, которая не более чем биение крови ‹…›», «Только чувство жизни вызывает это во мне, только желание участвовать в кровавости мира, только желание играть в опасные игры».

Лимоновского героя часто сравнивают с рассказчиком у Генри Миллера, однако миллеровский пускает кровь дряхлому миру, а лимоновский получил мир уже мертвым и обескровленным, и поэтому все, что может, подкрасить труп и так его хоть как-то подживить.

Главная тема этих книг Лимонова – абсолютное одиночество среди мертвых предметов. Биение жизни лимоновский герой чувствует лишь в себе самом, остальным  вещам, людям, краскам – не верит. Поэтому единственная краска, которая у него есть, его собственная кровь, прочие гуморы и жидкости своего тела воспринимаются им через нее же: «Писайте кровью. (И не расставайтесь с ножом!)».

Понятно, что по всем законам предмет, на который попадает кровь героя, теперь принадлежит ему и является как бы его частью. Таким вот образом идет постепенное присвоение мира: место, где пролилась кровь лимоновского героя, оживает и получает право на существование.

Этот процесс кровопускания себе легко спутать с мазохизмом или самопожертвованием, чего абсолютно нет у Лимонова. А есть наоборот: «‹…› стрелять из окон, пытать жертв, грабить дворцы, идти с пылающей кровью и налитым кровью х… по жизни. Неистово!», «Я мечтаю о диком восстании, я ношу разино-пугачёвского типа восстание в сердце ‹…›. А вдруг миллион заработаю - оружия на эти деньги куплю и подниму в какой-либо стране восстание».

И последнее: лимоновский герой, конечно, допускает, что кровь течет не только в его жилах, но «Бывает жалкая и грязная кровь, и бывает кровь кровавая, чистая – один сироп»...

В совершенно пустом саду

собирается кто-то есть,

собирается кушать старик

из бумажки какое-то 

кушанье

Половина его жива,

(старика половина жива)

а другая совсем мертва

и старик приступает есть

Он засовывает в полость рта

перемалывает десной

что-то вроде бы творога

нечто будто бы творожок

Это из самого раннего, хотя о позднем.   

Харьков (Украина)