0
16544
Газета Антракт Интернет-версия

10.09.2004 00:00:00

Что теряет режиссер на съемочной площадке

Тэги: балаян, кинематограф


балаян, кинематограф Роман Балаян: «Кино движется к простоте, но не к простодушию».

-Роман Гургенович, трудно, наверное, было мальчику с Кавказа в киевском институте?

 

– Три года я не мог снять диплом – денег не давали. Дипломную работу под названием «Вор» я снял аж через три года. Вначале фильм длился двадцать две минуты. После просмотра его все охаяли. Единственным, кто меня поддержал, был Параджанов. В коридоре он кричит мне: «Ты должен сократить его на шестьдесят метров!» То есть на две минуты. Параджанов посмотрел новый монтаж и воскликнул: «Вот видишь! Гениально! Надо слушаться. А то, понимаешь, с гор спустился и не знает, что надо делать. Вот что значит шестьдесят метров!» Я ему в ответ: «Я ведь сократил на шестнадцать минут». А он: «Как?! Картина длится всего шесть минут? То-то я думаю, здесь что-то не то!» Это был мой первый шаг к сопротивлению магии великого режиссера.

Я не видел «Вора» с 1969 года и совершенно не хочу смотреть его сейчас. Это подражание не только Параджанову, но и «Каменному кресту»┘ Так же, как и первый полнометражный фильм «Эффект Ромашкина», который вообще был ужасен. Среди моих недругов есть один известный режиссер, который при упоминании моего имени восклицает: «У него же лучшая картина – «Эффект Ромашкина»!»

 

– В следующем фильме «Каштанка» вы обратились к классическому сюжету в попытке реабилитации?

 

– Я вынужден был обратиться к классике из осторожности. Ведь тогда посадили Параджанова, и, чтобы не снять что-нибудь авангардное и при этом не выявить полного неумения, я выбрал «Каштанку». Я даже не мог себе представить, сколько хлопот доставят мне эти животные! Во-первых, в фильме нет ни одного кадра, где Табаков и животные вместе. Дело в том, что Табаков приезжал на съемку всего на два-три часа, а животное не хотело стоять рядом. Во-вторых, в фильме есть пирамида из животных, которую нам пришлось скреплять проволокой. Критика восторженно писала: «Замечательно Балаян работает с актерами. Более того, Балаян замечательно работает с животными!» Наконец, в фильме есть кадр, где белый кот попыхивает сигарой. Перед съемкой я говорю моему другу и замечательному оператору Итыгилову: «Слушай, Саша, мне так хочется, чтобы кот курил! А дрессировщик говорит, что не получится». Саша отвечает: «Знаешь, у меня есть классная проволока. Мы выкрасим ее в белый цвет, зажмем голову этого кота┘» В общем, кот трепыхался всеми частями тела, как только мог, но морда с сигарой была на месте – крупно перед объективом. После «Каштанки» я сказал себе, что никогда в жизни ни одно животное не возьму к себе в фильм. И в следующей картине «Бирюк» одну из главных ролей исполнила┘ ворона. В первоначальном сценарии ее, разумеется, не было.

 

– Почему в последнее время вы так редко снимаете?

 

– Знаете, почему я не люблю свою профессию? Дело в том, что на съемочной площадке я теряю семьдесят процентов того, что задумал: влияние погоды, зависимость от техники, от людей, не находящихся со мной на одной волне┘ В профессии кинорежиссера есть масса вещей, которые мне чужды. Я не смотрю свои фильмы, потому что я вижу только то, что должен был сделать, но почему-то не сумел.

 

– Интересно, что бы вы делали с большим удовольствием, чем снимали?

 

Профессия – режиссер.

– Я мог бы стать гениальным бандитом или гениальным следователем. Но – у меня нет другой профессии, а жить как-то надо. Могу назвать только пять своих фильмов из одиннадцати, которые я снимал с удовольствием: «Бирюк», «Полеты во сне и наяву», «Поцелуй», «Храни меня, мой малисман» и последний фильм «Ночь светла». Я проработал на Киностудии Довженко тридцать три года, а зарплату получал только одиннадцать лет. Режиссер должен быть терпеливым. Терпение приходит с уверенностью в собственных силах. Правда, часто это связано с нетерпением других: жены, детей, окружающих.

 

– Беседуя с вами и вспоминая образ Олега Янковского, невольно сравниваешь. В чем, по-вашему, суть этого актера?

 

– В фильме «Полеты во сне и наяву» поначалу должен был сниматься мой друг Никита Михалков. Уже все было договорено. Но тут я увидел Олега Янковского в фильме «Мы, нижеподписавшиеся┘» и решил, что это как раз мой герой. И взял Янковского. Никита же кажется мне таким здоровым, будто во рту у него семьдесят четыре зуба. А в моей картине мысль была совсем иная. Кстати, Никита понял меня как коллегу и не обиделся.

Недосказанность и сдержанность в игре Янковского – именно то, что мне было нужно. Через Олега я выразил три-четыре своих фильма, которые были, по сути, об одном и том же. Остальных же актеров я выбирал по дружбе: Янковский привел Абдулова, Абдулов – Збруева, тот – репку, а дед – бабку и так далее. Кстати, у Янковского единственное «фирменное лицо» советского кинематографа.

Если б у меня было такое лицо, как у Янковского, Макса фон Сюдова или Джереми Айронса, разве я пошел бы в режиссуру – я бы в артисты пошел!

 

– Фильм «Полеты во сне и наяву» принес вам всенародное признание и уважение критиков. Как вы с этим справились?

 

– Расскажу один смешной эпизод. Ученику известного профессора семиотики Юрия Лотмана очень понравился фильм «Полеты во сне и наяву», и он написал мне письмо – разбор фильма. Читать это было невозможно, так как каждому шагу он находил свое объяснение. Например, в фильме есть кадр, где главный герой бежит по полю к стогу сена. А на нем кроссовки с красной подошвой. Критик писал: «Это не просто подошвы – это красные подошвы. Потому что у него горит земля под ногами!» А я вспоминаю, как на площадке орал на реквизитора: «Дура, ты что, не могла найти обувь с нормальными подошвами?!»

Александр Абдулов, Роман Балаян и Олег Янковский на съемках фильма «Храни меня, мой талисман». 1986 г. Фото из личного архива Романа Балаяна

Другое дело, как я справлялся с актерами. На роль Ларисы в этом фильме мне посоветовали взять Люсю Гурченко. Прочитав сценарий, она пришла и стала играть, как она это умеет: классно, с прибамбасами, в своей любимой манере. А я смотрю и понимаю, что пропал: это настолько классно и настолько┘ чуждо мне, настолько «не то», что я не знаю, что делать. А человек она хороший, и, чтобы не обидеть, я ей говорю: «Знаете, Люся, вы так это хорошо сделали! Я даже не предполагал. Но, честно говоря, я хотел не совсем так. Вот если бы я снимал кино во Франции, то взял бы Анук Эме». Она говорит: «Все, поняла! Сидим-молчим».

Если я вижу, что человек талантливее меня, то стараюсь доказать, что я умнее. Если же умнее он, то я стараюсь доказать, что я талантливее. Иначе ничего не выйдет.

 

– Как вы относитесь к такому явлению, как женщина-режиссер?

 

– Это абсолютно женская профессия. Я бы сказал, женственное отношение к жизни. Лучше всех это доказали Кира Муратова и покойная Лариса Шепитько – замечательные режиссеры и┘ жуткие диктаторы. Дело в том, что только женщина способна перешагнуть через то, через что мужчина не позволит себе перешагнуть. В моральном и нравственном смысле. Если б я был таким, как они, то был бы колоссальным режиссером. Но я этого не умею. На съемках я все ошибки прощаю: осветитель лампу не туда повернул, актер не то слово сказал – все прощаю, и в фильмах я всех прощаю┘

 

– Какие воспоминания детства вам удалось воплотить в фильмах?

 

– Помню, как в детстве мне казалось, что если я подойду к инвалиду и постою около него пять минут, то он встанет и пойдет. И мой последний фильм «Ночь светла», в общем-то, об этом. Хоть сюжет и иной.

Кстати, со временем я обнаружил в себе неординарные способности. Так, за две минуты я могу снять зубную боль, за три – шейный остеохондроз. Могу даже усыпить. Правда, все это я делаю, когда выпью, поскольку на трезвую голову мне стыдно этим заниматься.

Вот какой случай произошел с оператором Пашей Лебешевым. Мы работали над фильмом «Леди Макбет Мценского уезда». И однажды ко мне в монтажную заходит Паша. Паша любил выпить и по утрам стонал, как беременная баба. Я ему говорю: «Убирайся, ты мне мешаешь!» А он: «Да не пил я! Остеохондроз шею схватил». Понятно. Делаю ему массаж. Через три минуты он вскакивает и кричит: «Да я сейчас пойду и скажу всем, что ты гениальный режиссер!» Я ему: «Все равно никто не поверит». А он пошел.

Через полчаса я встречаю в коридоре Вадима Абдрашитова. Вадик спрашивает: «Что ты с Пашей сделал? Он ходит и кричит, что Балаян – гений. Правда, когда я сказал ему, что Балаян, мол, как и мы все, просто интересный режиссер, то Паша ответил: «Да режиссер он – г┘о, а вот экстрасенс – гениальный!» Так что на старости мне будет чем на жизнь зарабатывать.

А на экран я переношу в основном чувства, а не поступки.

 

– Для вас энергетика важнее сюжета?

 

– Вовсе нет. Я считаю, что самым гениальным режиссером был бы Маркес – автор романа «Сто лет одиночества». Там настоящая режиссура – все раскадровано. И очень образно. Есть метафизика.

Сегодня важно не то, как ты видишь или как снимаешь, а то, что происходит на экране. В мое время в Киеве к профессии сценариста бытовало некое презрение. Все мы, режиссеры, видите ли, были гениями, сами писали сценарии. Поэтому никто и не смотрел то, что мы снимали. Это, видите ли, называлось авторским кинематографом. Бедный Феллини! У него ведь над сценарием всегда работали по два-три человека.

 

– Вы относите себя к интуитивным режиссерам?

 

– Режиссеров я разделяю на любителей и профессионалов. Для пояснения приведу аналогию. Кто такой бабник? Для него безразлично, какая женщина: он выбирает не по вкусу, а по количеству. И со всеми он справен.

Любитель же выбирает по вкусу. Так вот я, как режиссер, отношусь к любителям. И это очень плохо, потому что такие «любители» нигде не нужны. Особенно на Западе. Там ведь нужно уметь делать и то, что тебе заказал продюсер. Я не думаю, что смог бы снять кино про шахтеров или сталеваров, к примеру. Я просто не знаю, как это нормально сделать.

Говоря о профессионалах, вспоминаю Мартина Скорсезе. Когда-то мне безумно понравился его фильм «Таксист». И я решил, что этого режиссера я буду смотреть всегда. Однажды на семинаре кинематографистов я опоздал к началу демонстрации. Захожу в зал, а там идет какой-то фильм. Я посмотрел – фильм хороший, прокатный. Но после фильма такое поднялось! Все кричали, что это гениально и тому подобное. Я встаю и говорю: «Ребята, что это вы так распелись? Обычное хорошее кино┘» А мне в ответ: «Ты что, не любишь фильмы Скорсезе?» Я удивился: «Это снял Скорсезе?! А-а┘ все понятно, жаль», – говорю. Фильм назывался «Нью-Йорк, Нью-Йорк».

Через несколько лет Никита Михалков привозит из Америки кассету с «Бешеным быком» Скорсезе и предлагает мне посмотреть. Я говорю: «Знаешь, я изверился в этом режиссере, остыл к нему». Никита: «Ну, я тебя прошу, посмотри». Я посмотрел и восхищенно спрашиваю: «Как это у них бывает: то так снял, то этак?» А он в ответ: «Профессия, старик, профессия!» Совершенно иное воспитание режиссеров.

Не знаю, чему сейчас учат в наших институтах, но нас, к сожалению, учили не режиссуре, а гениальности. А в институте надо учить ремеслу и профессии. Талант же от педагога не зависит, он только от Бога зависит.

 

– Как складываются ваши отношения с кинопродюсерами?

 

– Единственный дефект современных кинопродюсеров в том, что они все еще слушаются хороших режиссеров. Это неправильно. Я работал с двумя хорошими продюсерами – Владимиром Досталем, бывшим многолетним директором «Мосфильма», и Игорем Толстуновым. С исчезновением цензуры и редактуры режиссер снижает требования к себе. Ведь хороший друг не скажет, что плохо, а начальство всегда говорило.

Современный продюсер – человек с идеей, а не только с деньгами. Он в постоянном поиске: ищет идею, ищет сценариста, режиссера, ищет инвестора – все время что-то ищет.

 

– Среди сценаристов, с которыми вам приходилось работать, только Рустам Ибрагимбеков встречается больше одного раза. Почему?

 

– Рустам – самый благородный человек на всем постсоветском пространстве. У него нет хамства «новых богатеньких», ведь он всегда был богат, имел широту передвижения, всегда угощал. И сейчас он не изменился ни на йоту.

С Ибрагимбековым мы работали над тремя сценариями: «Талисман», «Филер» и «Ночь светла». С остальными сценаристами я работал только по одному разу.

Рустам – настоящий профессионал. Я очень намучился со сценарием последнего моего фильма: и сам пытался писать, и с автором книги пытался, но ничего не получалось. Не могли набрать действия больше, чем на двадцать минут. Хоть Рустаму и не понравилась сама история, но он все же взялся за сценарий. Знаете, есть люди, приятные во всех отношениях. К таким и относится Ибрагимбеков.

 

– Чем вы любите заниматься в свободное время?

 

– Я не стесняюсь сказать, что уже лет пятнадцать назад прекратил активное чтение художественной литературы. Конечно, бросился к мемуарной: ищу совпадения собственных мыслей с мыслями великих людей. (Смеется.)

Что касается телевидения, то я смотрю только черный бокс и черный баскетбол.

 

– Если вы не смотрите собственных фильмов, то, может быть, смотрите чужие?

 

– Считаю, что лучшие фильмы всех времен – «Ноль по поведению» Виго и «Земля» Довженко. Могу также смотреть Кустурицу и Альмадовара, но не все их фильмы мне нравятся. Гринуэй познавателен, но второй раз смотреть труднее. Очень интересен Сокуров, на нем хорошо учиться, но второй раз не посмотрю. Золотой же серединой я считаю первого «Крестного отца» Копполы с Марлоном Брандо в главной роли: фильм снят и для дураков, и для академиков.

К сожалению, талант любого режиссера с возрастом затухает, потому что появляются другие жизненные интересы. Кроме того, талант имеет своего соперника, в чем-то даже недруга, – удачу, которая бежит по параллельной дорожке. И только иногда удача и талант соприкасаются благодаря каким-то обстоятельствам. И так не только в искусстве, но и просто в жизни.

Например, Никита Михалков отличается тем, что впереди него всегда бежит фортуна. Он успешный человек, поэтому его многие ненавидят. Я имею в виду коллег. Но он умеет обаять кого угодно: зритель его любит, бабы от него в восторге, Ельцин от него балдел, Путин от него балдеет┘

 

– Куда движется современное кино?

 

– Кино движется к простоте, но не к простодушию. Особенно это касается сюжетного кинематографа. Недавно я видел по телевизору какой-то иранский фильм: мальчик, девочка┘ посменно учатся в школе┘ в конце – золотая рыбка. Снято элементарно – так и камерой-обскурой можно снять. Совершенно потрясенный, я спрашиваю: «Кто это снял?» Мне говорят: «Это известный иранский режиссер┘» Вот куда движется кино! Я уже не говорю о некоторых китайцах, которые умеют работать и эмоционально, и просто – в отличие от того же Гринуэя. И при этом не менее интересно. Я тоже стремлюсь к этому, мечтаю о зрителе, но никак не могу заполучить его.

 

– Это не единственная мечта?

 

– Я бы хотел быть настолько обеспеченным, чтобы знать, что мои дети никогда не будут нуждаться. И быть в старости здоровым, чтобы не быть никому в тягость.

 

– О чем вы больше всего сожалеете?

 

– В молодости я был очень тщеславен и честолюбив. Но в 1979 году я вдруг понял, что не стану таким, каким хотел стать. Мне стало жутко тоскливо, и я потерял интерес к кинематографу. Конечно, я продолжаю снимать фильмы, которые даже кому-то нравятся. Но я оставил юношеские мечты о покорении вершин.


Комментарии для элемента не найдены.

Читайте также


Мошенники убедили пенсионера из Петербурга "защитить" его сбережения на 12 млн руб.

Мошенники убедили пенсионера из Петербурга "защитить" его сбережения на 12 млн руб.

0
838
Цифровые выборы становятся новой реальностью

Цифровые выборы становятся новой реальностью

Дарья Гармоненко

У оппозиционных партий нет приемов против электронного голосования

0
1042
Бизнес в России остался без имущественной поддержки

Бизнес в России остался без имущественной поддержки

Ольга Соловьева

Счетная палата нашла особые льготы у микроскопической части предприятий

0
1288
Россия планирует закупать электричество в Китае

Россия планирует закупать электричество в Китае

Михаил Сергеев

Запрет на добычу криптовалют не решил проблему дефицита энергии в стране

0
1976

Другие новости