Николай Климонтович
Домик в деревне соблазнительная вещь для городского жителя.
Фото Артема Житенева (НГ-фото)
Сегодня в это и поверить-то трудно - в деревеньке был магазин: серая вермишель, частик в томате, "Беломор", спички, изредка сахарный песок, завтрак туриста, стеариновые свечи, водка, - буханки грубого хлеба сгружали с подводы прямо на расстеленный на траве у сельпо брезент по пятницам. У селян были коровы, свиньи (последних, собственно, этим хлебом и кормили), можно было разжиться парным молоком, творогом, сметаной; держали кур и продавали яйца; гнали самогон. В садах колосилась красная смородина, в озере плавала рыба. Одним словом, здесь шла славная советско-патриархальная доперестроечная жизнь, не омраченная присутствием ни власти, ни новых богатых.
Славным приключением, развеивающим однообразие деревенской растительной жизни городского интеллигента, была поездка в уездный Осташков - невероятной милости старинный купеческий городок, прославленный еще полтора века назад Слепцовым в очерках для "Отечественных записок". Я застал и копченого селигерского угря в ресторане при гостинице, и саму гостиницу, и городской парк со старинной эмблемой города над воротами - две серебряные рыбины на голубом фоне. И целых две улицы старых купеческих особняков, в которых тогда были ситцевые занавески на окнах, а на подоконниках цвела герань┘
Вопреки распространенному предрассудку ничто не рушится разом, все гибнет постепенно. Как-то поздним февралем выдалась оказия - я решил побывать в милом сердцу Осташкове, почти на своей малой родине. И вот что обнаружилось: уже в 90-е годы закрылось знаменитое осташковское кожевенное производство. Гостиница, в которой я не раз перемогался после угря под тверскую водочку, уж года три как стояла под замком; вид у нее был сиротливый и обшарпанный, и вся она была в потеках, будто облили ее откуда-то сверху помоями. Старые купеческие улицы в центре глядели как после бомбежки: особнячки с пустыми окнами, с выломанными дверями. Зато в единственном кинотеатре шли месяцами одни и те же индийские фильмы. А в единственной районной газете "Селигер", существующей от милости градоначальства, я обнаружил оптимистическую рубрику "Хорошеет наш город"┘
С некоторой оторопью увидев все это, я описал свои впечатления, прямо как некогда Слепцов, в путевом очерке и опубликовал его в одной московской газете.
Шли месяцы. И вот однажды мне позвонили из редакции этой самой газеты и попросили забрать пришедшую на мое имя корреспонденцию. Я получил толстенный пакет без обратного адреса. Это были аккуратно собранные неизвестным доброхотом вырезки из газет "Тверская правда" и уже упоминавшегося "Селигера".
Мамочки мои, что в них было написано! В "Селигере" в полосной редакционной статье было довольно умело понадергано цитат из моего скорбного материала, которые сопровождались совершенно помойной бранью. Но этого мало: кончалась статья призывом ко всему честному осташковскому народу дать отпор, пригвоздить и потребовать расправы┘ Приложены были и возмущенные письма читателей. Писем было не слишком много, но достаточно, если учесть размер народонаселения городка и тираж газетки. "Тверская правда", орган бывшего Тверского обкома, подводила некий итог, прозрачно намекая, что всяческим столичным щелкоперам не место на святой тверской земле┘
Пришло лето. До меня дошли слухи, что мой маленький деревенский домик не то сгорел, не то рухнул. Я попросил приятеля-журналиста, имевшего дом в соседней деревеньке, разведать - что там случилось. И местный почтальон, парень умственно не удавшийся, но сметливый, с удовольствием и злорадством человека, уязвленного в своих патриотических чувствах, но получившего сатисфакцию, рассказал, что приезжали из района и раскатали домик по бревнышку. Даже баню. Поджигать не стали - могла бы сгореть вся деревня. Почтальон даже вытащил из глубокого кармана телогрейки засаленный листок - ксерокс моего злополучного очерка. Вот она - писательская слава. Приятель прочитал текст. И был поражен размером понесенной мною кары, никак не соответствующей честным краеведческим поползновениям автора.
Я был в недоумении: вот сколь сильно у этих людей чувство любви и гордости за родной городок. Впрочем, я вспомнил, был в очерке один момент: за неимением гостиницы я устроился - подсказал кто-то из местных доброхотов - на закрытом и пустующем в феврале объекте, маленькой, о трех номерах, гостинице не гостинице, - рыбацком домике за глухими воротами, со злющей овчаркой во дворе, с сауной, домашними пельменями и предложением девочек. Эх, об этом-то писать было не надо, объект секретный, зачем было тревожить мирный быт здешних контрабандистов. Так ведь ради красного писательского словца┘
Что поделать? С одной стороны, надо предугадывать, чем твое слово отзовется. Но с другой - писал я с любовью и болью, и до чего ж незавидна участь печальников о родной земле! О чем нельзя говорить - о том следует молчать. Но все равно обидно. Верните избушку.
