Дмитрий Квон
В лаборатории Новосибирского государственного университета.
И можно не торопясь поговорить о том, что представляет собой эта наука, зачем она нужна и что с нею делать. Очень удобным предметом такого разговора является новосибирский Академгородок – настоящее дитя позднего советского модерна.
Начнем с иерархии. Она проста, как российская вертикаль власти, воспроизводящая себя на всех уровнях: начальник (неважно какой, верховный или всего лишь заведующий лаборатории), его дворня (или аппарат) и рядовые граждане (научные сотрудники, инженеры, аспиранты). В Академгородке вся власть, включая управление его хозяйственной структурой, принадлежит президиуму Сибирского отделения РАН во главе с его председателем с соответствующим многочисленным аппаратом президиума. Затем идут директора институтов со своим тоже немалым аппаратом, и завершают эту пирамиду заведующие лабораторией, у которых, правда, аппарата как такового уже нет. Но если лаборатория большая – чаще всего она либо директорская, либо замдиректорская, – то у нее тоже имеется вполне приличный аппарат, как бы дублирующий в меньших масштабах, институтский.
Займемся теперь описанием образа жизни, точнее, работы каждого из указанных уровней управления наукой в новосибирском научном центре, то есть в Академгородке.
Президиум СО РАН
Сам президиум – это собрание ведущих (академиков и членов-корреспондентов, в своем большинстве являющихся и директорами институтов) ученых Академгородка. В него также входят руководители других центров (Томского, Иркутского и др.). Средний возраст – около 70 лет. В большинстве своем – это экспериментаторы, не подходившие к приборам уже не один десяток лет, даже если среди них попадается 50–60-летний молодой академик или членкор.
И это не по воле самих ведущих ученых, многие из которых в лучшие годы своей научной карьеры делали неплохие работы. Просто реалии постсоветской российской науки таковы, что если человек стремится сделать в ней успешную научную карьеру, он в 40–50 лет неминуемо оказывается перед выбором – либо бросай реальное научное дело и занимайся своим академическим ростом, либо он прекратится на уровне рядового доктора.
Но так хочется стать сначала членкором, а затем академиком. Так хочется править жизнью, давать приемы, банкеты, говорить речи с высоких трибун, управлять жизнью людских масс, определять развитие производственных сил Сибири, привлекать мощные финансовые потоки... Собственно, это и есть основное занятие людей академического олимпа Академгородка. Поэтому все время по несколько раз месяц командировки в Москву, так как в постсоветской России, как в старые добрые советские времена, по-прежнему все (власть и финансы) сосредоточено в столице нашей родины.
Институт СО РАН и его аппарат
Академический институт – это, говоря по-советски, основная производственная единица постсоветской науки. Институт СО РАН, как, впрочем, и РАН, – это немалое хозяйство, в котором работает в среднем около 1 тыс. человек, причем непосредственно научные сотрудники составляют четверть или треть от указанного числа. Безусловным хозяином любого института является его директор. Любое решение, с которым он не согласен, не может быть воплощено в жизнь. И любое, даже вздорное, решение директора должно быть обязательно реализовано. Иначе какой же ты хозяин?
Жизнь директора отнюдь не сахар. Вести на его месте какую-либо научно-исследовательскую работу невозможно, так как у него две основные задачи: первая – привлечь как можно большее число финансовых потоков в свое хозяйство и вторая, связанная с первой и самая важная, – не затеряться среди других обитателей академического олимпа, а наоборот, приобрести среди них как можно большее влияние. То есть всеобщим эквивалентом в жизни академической элиты Академгородка, как, впрочем, любой другой, столичной или региональной, культурной или экономической, является количество имеющихся властных полномочий.
То есть чем их у тебя больше, тем больше у тебя денег, а значит, потребительских благ. И в этом заключается основное постмодернистское содержание России, когда научно-техническая революция сделала человека рабом электронного комфорта и наглядно продемонстрировала, чего стоит духовность советского человека.
Лаборатория – это как раз место, где и работают научные сотрудники, производящие основной научный продукт – статьи, монографии, патенты, технологические разработки и т.д. И основная задача заведующего лабораторией – продать его как можно дороже. А для этого пишутся многочисленные гранты, проекты, заявки… И нет никакой корреляции между качеством научного продукта и количеством денег на его производство, потому что оно (количество денег) зависит не от научных достижений, а от академического веса завлаба и в не меньшей степени от умения обивать пороги кабинетов многочисленных российских ведомств. Это, впрочем, одно и то же, так как чем больше академический вес, тем эффективнее обиваются пороги и чем эффективнее обиваются пороги, тем больше академический вес.
 |
| Ничто человеческое ученым не чуждо.
Фото Андрея Ваганова |
Но оставим научного сотрудника Академгородка с его чацко-скалозубовской уверенностью в собственном таланте и… поговорим о женщинах Академгородка.
И тут автора охватывает неуверенность: а надо ли о них писать? не возмутит ли их чистые академические души написанное? – он ведь знает, как страшны академические дамы в своем гневе… Ведь почти невозможно написать о них так, чтобы не оскорбить их невинные сердца. Но никогда роль женщин в академическом сообществе не была так велика, как в настоящее время.
Ах, какие женщины в Академгородке! На любой вкус и любой возраст! Когда-то они приехали в городок, влекомые его основателями и первыми обитателями и готовыми разделить с ними все тяготы их высокого научного призвания. Увы, теперь не то, ибо «Все великое, земное/ Разлетается как дым/ Нынче жребий выпал Трое/ Завтра выпадет другим». Теперь нет для них и их дочерей более презренного существа, чем рядовой научный сотрудник, и поэтому не менее половины из них одиноки, потому что как можно в век чистогана и потребительского бума терпеть рядом ничтожество, получающее какие-то жалкие 20–30 тысяч.
И теперь, заряженные новейшим всплеском российской государственности и невиданным в истории России расцветом бюрократии, они царствуют не только среди своих академических коллег, но и в приемных своих академических начальников. И судят о научной состоятельности каждого сотрудника с апломбом, достойным только ВАК. И получают не меньше, если не больше тех же научных сотрудников, просто потому, что не боятся почаще общаться с начальством и, движимые экзистенциальным страхом перед жизнью, выбивают из него все, что положено, пуская в ход все свое женское обаяние. И оно их не подводит.
Отдельного разговора заслуживает язык людей сибирской науки. Если на уровне лаборатории он вполне адекватен тому, чем они занимаются, то по мере удаления от непосредственных занятий наукой он приобретает чистоту большого советского стиля, когда научные сотрудники становятся «учеными Сибирского отделения РАН», а профессиональный язык науки укладывается в тяжеловесные бюрократические обороты, выработанные еще в незабвенные времена великой советской науки, правда, вместо длинного «внедрение научно-технических достижений в народное хозяйство» появилось короткое – «инновация». А в остальном все по-прежнему. По-прежнему «Сибирское отделение проделало значительную работу в соответствии с основными принципами постановления правительства Российской Федерации от...». Замените Российскую Федерацию на СССР, и 30 лет как не бывало. Или: «У нас впереди много работы по выполнению важных государственных задач в области обороны и безопасности страны». То есть по-прежнему вся научная элита России говорит языком советских государевых служащих, по-прежнему она не знает, что такое язык независимо и критично мыслящего человека. С соответствующими замечательными результатами.
Зачем нужна такая наука? Она нужна, потому что другой науки у нас нет. Как нет другой власти и бизнеса, другого президента и премьера, других министров и депутатов, других бизнесменов и олигархов, другой оппозиции, других рабочих и колхозников, пардон, фермеров… Поэтому не надо делать с ней ничего, как, впрочем, и со всем остальным. Иначе случится (правда, в виде фарса – но от этого не легче) как в 17-м году, когда на смену чиновникам города N пришли будущие начальники гулаговских лагерей.
Новосибирск
Дарья Гармоненко