Пока лес не двинулся на холм

– М.: Молодая гвардия, 2013. – 474 с. (Жизнь замечательных людей)

«Шекспировский вопрос» всплывает каждый раз вместе с упоминанием Уильяма Шекспира (1564–1616). Причем не только в обывательских разговорах, но и на страницах вполне серьезных изданий. Разоблачительные, хоть и не столь скандальные за давностью проблемы новинки печатаются на различных языках чуть ли не ежегодно. Авторство шекспировских пьес и сонетов сторонники «вопроса» приписывают с разной долей правдоподобия целому сонму современников.

Вот самый небольшой список, известный нынче почти каждому школьнику: драматург Кристофер Марло (якобы избежавший убийства в 1593-м), эмпирист Фрэнсис Бэкон, лорд великий камергер Эдуард де Вер, госдеятель Роджер Меннерс с супругой, итальянец Микеланджело Кроллаланц, королева Елизавета I и даже настрадавшаяся Мария Стюарт. Среди апологетов различных нетрадиционных версий и просто сомневающихся – такие уважаемые личности, как Зигмунд Фрейд, Марк Твен, Владимир Набоков или, к примеру, актер Майкл Йорк (сыгравший Тибальда в «Ромео и Джульетте» Дзеффирелли). Казалось бы, есть на кого облокотиться.

Однако Игорь Шайтанов – эссеист, главный редактор журнала «Вопросы литературы», компаративист, знаток литературы Ренессанса, – в своей биографической книге «Шекспир» (выпущенной в серии «ЖЗЛ») заявляет: «Шекспировский вопрос» (хоть он и называется «шекспировским») – не к Шекспиру, а к воспринимающему сознанию. «Вопрос» не случайно родился одновременно с детективным жанром, демонстрируя аналогичную страсть к расследованию и построению по-дюпеновски причудливых аналитических конструкций. Полным цветом этот «вопрос» расцвел на почве постмодерна, когда означающее разошлось с означаемым и под каждым означающим начали подозревать какую-то иную реальность».

Таким образом, Шайтанов антистрэдфорианцев не просто опровергает (растущая их популярность уже не позволяет ему просто игнорировать). Он их изящно и последовательно бомбардирует контраргументами, фактами, суждениями, умозаключениями и фонтанирующим остроумием. Искры летят во все стороны, а культурный фон (история и эволюция елизаветинского театра, детализация быта, родословные хитросплетения и пр.) выстраивается со скоростью и волшебством декораций. Впрочем, в шекспировском театре их, как мы узнаем из книги, не было.

Одна из существенных претензий к Шекспиру – недостаточная образованность. Университетов гений, что называется, не кончал. Или, по свидетельству шекспировского приятеля и соперника драматурга Бена Джонсона, «он знал немного по-латыни и еще менее – по-гречески». (He had small Latin and less Greek). Так не вернее ли, прежде чем судить с теперешних позиций, разобраться, что же собой представляло знание латыни выпускником английской грамматической школы XVII века, кем Шекспир не мог не являться? И Шайтанов досконально разбирается. И демонстрирует, как происходил учебный процесс – по нашим меркам суровый и даже деспотический, но, безусловно, развивающий творческое мышление и втемяшивающий оригинальные образцы античной литературы в самую подкорку.

Позиция кембриджских и оксфордских «остромыслов», джентльменов, отождествлявших университетское знание латыни и способность быть хорошим писателем, хоть и разбивалась в пух и прах самим феноменом Шекспира, самим зарождавшимся новым временем национальных культур и языковой автономии, но успела заронить полузавистливые-полуснисходительные зерна, дающие всходы на почве антистрэдфорианцев до сих пор. Автор «Шекспира» подробно прослеживает этот процесс. А также то, как различные мифы о деятельности Шекспира (мясник, судебный клерк, конюший в театре) могли произрастать из языковой игры, каламбура или эпиграмматических шуток. Или же наоборот. Речь, к примеру, о словечке killcow (буквально «убивший корову»), пущенном драматургом Томасом Нэшем предположительно в адрес Шекспира.

Один из приводимых Шайтановым доводов в пользу существования Шекспира (наряду с документальными, текстологическими, логическими и т.д.) – то, что шекспировские персонажи постоянно сочиняют, обсуждают, критикуют стихи. Мотив «настолько нечастый в елизаветинском театре и настолько частый у «Шекспира», что его наличие становится опознавательным признаком шекспировского авторства, весомым аргументом для атрибуции и датировки». Поэзия самого Шекспира, разумеется, тоже разбирается – и не изолированно, а в контексте техники и развития ренессансного сонета.

Кстати, о сочинительстве. Редко сыщется в мире режиссер, да и просто массовик-затейник, который не замахнулся бы на Вильяма на нашего. Помню, лет 15 назад мы с двоюродными сестрами не просто замахнулись на великого классика, а даже порядком его извратили. «Ромео и Джульетта» превратилась в пьесу «Алисео и Джамильетта», реплики укоротились в соответствии с возможностями малолетних исполнителей, младшему из которых, Омурцио, было шесть лет (как тут не вспомнить елизаветинские детские труппы), запестрели «актуальными» для нас реалиями. Неверность женщины сравнивалась не с убывающей-нарастающей луной, а с курсом доллара, любовь героев объявлялась отличной от любви Клинтона к Левински, а мэр Вероны превращался в недавно арестованного, а тогда лишь начинающего мэра Махачкалы (фраза «уберите трупы с площади» должна была рождать ассоциации)… Самодеятельность вполне в духе шекспировского театра, еще допускавшего импровизацию.

Книга Игоря Шайтанова не только о духе эпохи и театра. В ней еще – подробности личной жизни на фоне английской реформации, взаимодействие шекспировских исторических хроник и политической ситуации в стране (противостояние Англии с Испанией, Шотландией, казни и следствия), соавторство и «шекспировский канон», доскональный разбор каждой пьесы и история с завещанием (жене достается только вторая по качеству кровать с бельем и пологом)… Биография Шекспира парадоксальна тем, что одновременно скудна достоверными фактами (хотя не более чем биографии других людей искусства того времени) и богата интерпретациями и сюжетами. Каждая лакуна порождает изобилие трактовок, каждый шаг, каждый факт чреват противоречивыми, загадочными, авантюрными и даже приключенческими линиями. Тем более сейчас, когда, по выражению Шайтанова, «хорошим тоном стало подозревать даже очевидное».

Да что уж там говорить о Шекспире, если раздваивается жизнь наших современников. Выловил президент на прошлой неделе тувинскую щуку, а интернет-эксперты уже выследили, что, судя по официальным графикам и логике передвижений, не был президент на прошлой неделе ни в какой Туве. А другие эксперты, сличая новые и старые фотографии, пришли к выводу, что фотографии с щукой – якобы несколько лет, а вовсе не дней. Легенды творятся не только о гениях. Так что в случае с Шекспиром нам остается выбирать между стрэдфорианцами или антистрэдфорианцами. После прочтения жэзээловского «Шекспира» Игоря Шайтанова так и тянет в коалицию первых. Но и здесь главное не верить (вера не подлежит дискуссии), а понимать. Почему, к примеру, написание фамилии «Шекспир» насчитывает до 80 с лишним вариантов? Потому что Шекспир был фикцией? Нет, дело в неустойчивости английской орфографии до начала переводов Библии. Просто и ясно и, казалось бы, нечего сомневаться.

Но сомнения остаются. Без них нельзя, из них выросла наука. Да и весь труд Шайтанова в общем-то – изящное балансирование на вековых сомнениях. Но автор выбирается на твердую почву выводов с победной улыбкой уверенности. Поэтому давайте, что ли, сомневаться, потом убеждаться, а потом вновь сомневаться. Не забывая при этом перечитывать Уильяма Шекспира. «Гамлета» в особенности. Ну и, конечно, «Макбета». До марша бирнамского леса на дунсинанский холм осталось, наверное, достаточно времени.