Алиса Ганиева
Неужели творческие люди – все там?
Исаак Бродский. Выступление В.И.Ленина на митинге рабочих Путиловского завода в мае 1917 года.
Государственный Исторический музей, 1929
Молодой андеграундный писатель Олег Лукошин с повестью «Капитализм» в этом году вошел в шорт-лист ежегодной общероссийской премии «Национальный бестселлер». Многие трактуют это попадание как «сбой системы», ведь Лукошин больше похож на максималиста-ниспровергателя, чем на участника авторитетной литературной гонки. В своеобразной типичности его левого мировоззрения во время беседы убедилась Алиса Ганиева.
– Олег, насколько вы солидарны с персонажем своей повести-комикса «Капитализм», который сначала, начитавшись Маркса, убивает, а затем шепчет: «Новый мир будем строить! Свободный, справедливый! Господи, какая же жизнь сейчас начнется!»?
– Хоть в вашем вопросе и содержится недвусмысленный намек на то, что честный человек с таким персонажем солидарен быть не может, я вас разочарую: я солидарен с ним абсолютно. По политическим взглядам я убежденный коммунист, хотя в Компартии и иных политических и общественных объединениях не состою. Другое дело, что в этой абсолютной солидарности с героем имеется один, так сказать, момент. Так же абсолютно я убежден, что литература, как и все искусство, имеет исключительно игровую природу. Пишете ли вы роман об Освенциме или же о пришельцах из параллельной реальности, в основе этих творческих процессов лежит примерно одинаковая мыслительная деятельность. Примерно одинаковую природу имеют все надстройки, извивы и завихрения, которые возникают в это время в головном мозге творца. Степень правдивости, откровенности и надрывности не имеет никакого значения – все равно получится фикция. В западной культуре эту истину понимают прекрасно, там даже язык дает подсказку – fiction это и есть литература, у нас же по-колхозному продолжают делить литературу на «серьезную» и «игровую». Покарай меня, Господи, но только в этом причина нынешней тотальной провинциальности российской словесности! Так как «Капитализм» все же художественное произведение, а не передовица в газете «Искра», то неизбежно, вне зависимости от моей воли, фикция поглотит здесь всю политику и социальность. Может быть, мне и хотелось бы придать этой повести какое-то особое политическое звучание, но при этом я понимаю, что весь большевистский настрой «Капитализма» – всего лишь поп-артовый элемент, и не более того. Впрочем, он тоже может особым образом влиять на сознание читателей.
– Как вы думаете, почему многие молодые писатели (и вы в том числе) так охотно подпадают под обаяние леворадикальных, социалистических или национал-большевистских идей?
– Потому что сволочи все, гы. И потом – почему же охотно? Вдруг они страдают и мучаются? Вы лучше другим вопросом задайтесь: почему несоизмеримо большее количество писателей гораздо легче и охотнее подпадает под обаяние лживых либеральных идей, впускает себе в душу частнособственническую гниль? Они же должны понимать, что человечество – это все равно что компьютерная система. Не может одна плата жить лучше, чем другая. Это неизбежно приведет к краху. Они же по определению честные люди, они же должны быть за простой народ. Нет, они по-другому рассуждают: пусть какие-то хитрож...пые гады урвали по жирному куску, но вы и нам три гроша отстегните, тогда мы и плясать, и петь будем под вашу волынку. Придумали себе какой-то честный капитализм, в котором и волки будут сыты, и овцы целы. Не бывает капитализм честным, это неконтролируемая программа по уничтожению человечества. Потому и приходит молодежь к пониманию величия социализма, что забросят их, как слепых кутят, в эту жизнь и впаривают мораль о необходимости подчинения каким-то умным и правильным взрослым, которые уже с потрохами продались золотому тельцу. Побарахтается человек в этих мутных водах и видит, что вокруг только ложь и откровенные издевательства. Что ни к чему это подчинение, кроме как к копеечной пенсии, не приведет. Левые идеи – это самое нормальное, что может выбрать в качестве ориентира творческая личность. Да и любая другая. Это поиски честности в окружающей действительности и твердого стержня в самом себе.
– Вас называют то чернушником, то мизантропом, то маргиналом. Вы не стесняетесь нелицеприятных высказываний о собратьях по перу. Ваш Живой Журнал называется «Мочилово». А какой вы на самом деле?
– Сначала о так называемых «собратьях». Никаких собратьев в литературе не существует, здесь все против всех. Я эту розовую теорию общей судьбы не принимаю: вот, мол, съездил в Липки, поддержи ребят словом и делом. Обойдутся! Нелицеприятные высказывания? Ну а что мы, на детском утреннике хороводы водим? Хочешь стать писателем – будь готов получить по мордам. Это нормально. Меня в Интернете так материли – и до сих пор матерят, – что никому мало не покажется. При этом я никого никогда не забанил и не единого комментария не удалил. Да и вообще я люблю хороший ср...ч – он только придает сил. Интернет – великое изобретение, он раскрепостил человека. Я крайне отрицательно отношусь ко всем попыткам как-то упорядочить и облагообразить Интернет. Надо четко понимать: Интернет – это то, к чему люди стремились тысячелетиями. Со всем его матом, со всеми истериками и провокациями. Все эти недовольные пуристы, которые ужасаются тому, каким человек предстает в Мировой паутине, пусть строем идут к такой-то матери. Хорошо любить человека интеллигентного и вежливого, изящно разговаривающего и благоухающего благородными мыслями. А вы вот такого его попробуйте полюбить! Такого, какой он есть на самом деле. Что, слабо, гуманисты хреновы? Я не буду оправдываться и говорить, что мое поведение в Сети – это образ, игра или что-то в этом духе. Нет, я такой и есть. Злой и недовольный всем, чем только можно. Я в Интернете аз есмь, а вот в жизни быть таким мне, увы, не удается. Приходится подло приспосабливаться.
– Как вы думаете, какие у вас шансы получить «Национальный бестселлер» и насколько вам важно быть лауреатом какой бы то ни было литературной премии?
– Шансы есть, и даже весьма неплохие. Состав Малого жюри меня порадовал. В нем почти нет писателей, а это мне на руку. По собственному опыту я знаю, что вне цеховых границ мои вещи воспринимаются лучше. Я писатель для народа, а не писатель для писателей. Кроме этого, у моей повести есть ряд сугубо физиологических преимуществ над соперниками: во-первых, она короче остальных произведений, и ее можно прочесть за один присест, а во-вторых, в-третьих и так далее, она хлесткая, необычная, прикольная, в ней совсем иной нарратив и настроение, в отличие от того, что главенствует в подавляющем большинстве текстов сегодняшней русскоязычной прозы. В общем, я не вижу причин, почему бы ей не стать победительницей. Самое главное, чтобы жюри не смутило присутствие среди книг журнальной публикации.
Стать победителем «Нацбеста» я хочу – все же хочу – вовсе не от хорошей жизни. Литературная среда – это же жуткая мафия. Там все построено на круговой поруке. Просто так, за талант и красивые глазки никто не позволит тебе социализироваться в профессии писателя. А закрепиться в этом качестве, если ты пишешь и желаешь, чтобы тебя читали, необходимо: безвестность – это ненормальное состояние для писателя. Я всегда утверждаю, что по большому счету не существует никакой литературы и вообще искусства, есть только социальная стратификация, движение вверх и вниз. А так как других вариантов пробиться наверх, кроме как через премии, в России не существует, то к этому надо относиться без эмоций: включаться в борьбу и побеждать. «Национальный бестселлер» – единственная из всех, кто предоставила таким отщепенцам, как я, лазейку в виде выдвижения через собственное ЖЖ-сообщество. Никаким другим способом в финал этой премии, а уж тем более других, я бы не попал, несмотря на то что многие литераторы и критики относятся к моему творчеству с симпатией, я это знаю. Но правила игры таковы, что если между мной и ими не существует моральных обязательств, то голосовать за меня они не будут. Мафия, что поделаешь. Единственный, кто не постеснялся выразить свою симпатию в баллах – Сергей Беляков. Да пребудет с ним Сила. Побеждать же в премиях ежегодно и уж тем более лезть во все подряд у меня нет никакого желания. Да и необходимости в этом нет: и одного успеха будет достаточно. Как говорит Тарантино: самое главное – не фестивали, а прокат. То же самое и у писателей: самое главное – не премии, а тиражи. Будут хорошие тиражи – и на хрен не нужны эти премии.
– У вас есть «учителя» в прозе? Относите ли вы себя к какому-либо литературному течению, объединению и т.д.?
– Я вырос на фантастике. Пусть надо мной смеются, но я считаю того же Александра Казанцева абсолютно выдающимся писателем. «Пылающий остров», «Фаэты» – эти толстенные романы я в детстве прочитывал за один день. На следующий день нес обратно в библиотеку. Никто не верил, что я их уже прочел. Увы, сейчас такой восторг от чтения я испытать не в состоянии. Если говорить о «взрослой» литературе, то наибольшее влияние на меня оказали американцы: Фолкнер, Хемингуэй, Стейнбек, Чивер. Не скажу, что они так уж прям радикально повлияли на мое мировоззрение и манеру письма, всех их я все же воспринимал критически, но если называть кого-то учителями, то это они. В России есть только одно объединение, к которому я могу себя причислить, – замечательный контркультурный интернет-ресурс «Неоновая литература». Сейчас он переживает не лучшие времена, а лет пять-шесть назад равных ему ни в бумажной, ни в сетевой литературе не было.
– Каких из действующих писателей вы бы причислили к недооцененным, а каких – к переоцененным?
– Переоцененных придется слишком долго перечислять. Российская литература в большинстве своем ничего, кроме скуки и занудства, читателям не поставляет. Недооцененные? Ну вот, например, я считаю, что совершенно недооценен Илья Масодов. Только от моего мнения вряд ли что изменится, литературные смотрящие все равно не примут его в качестве авторитета. Есть замечательные молодые авторы, оценить которых паханам от литературы тоже кишка тонка: Елена Одинокова, Аркадий Смолин, Роман Шмараков. Гением современной литературы я считаю Сергея Трехглазого – это величайший трэш-писатель, правда настоящего признания у него не будет никогда. В общем, недооцененных хватает. Но дело в том, что наша литературная среда слишком аморфна для каких-то неожиданных телодвижений в плане признаний и продвижения, мы считаем писателями только того, кого нам предлагают в качестве писателей. Все, что попало в крохотное пятнышко света – да, это литература. Все, что вне, – это и не литература вовсе.
– Как вы относитесь к толстым журналам? Есть ли среди них фавориты?
– К толстым журналам я отношусь прохладно, дружбы у меня с ними не сложилось. Лучший из них на сегодняшний день – однозначно «Урал». Там наибольшая концентрация свободы. Сейчас на него опять неприятности свалились, вроде бы даже закрыть хотят, но я уверен, что все там будет нормально. Он уже не раз из трясины выбирался.
В целом же будущее у литературных «толстяков» безрадостное – все они максимум через десять–пятнадцать лет прекратят свое существование. Относиться к этому надо спокойно, появятся новые литературные площадки. Да и сейчас журналы на самом деле оказывают на литературный процесс весьма скромное влияние. Есть немало авторов, которые обходятся и вовсе без них.
– Что вы думаете о современной литературной критике? Кто из критиков по вашему мнению справляется со своей профессиональной задачей, а кто – нет?
– Литературная критика занимает очень небольшую часть моей жизни. Признаюсь: как и в целом литература. Несмотря на то что я сам пишу, я отнюдь не фанат чтения. Настоящая, непосредственная радость чтения покинула меня лет пятнадцать назад. Сейчас это в большей степени похоже на трудовую деятельность. Читаю я очень мало и в основном зарубежных авторов. Гораздо большее влияние на меня оказывают кино и музыка. По-моему, литература сейчас не в состоянии кружить головы людям, это ветхозаветное, быть может, даже отмирающее явление. Тем не менее к критикам я отношусь с уважением, они занимаются непрестижной и малооплачиваемой работой. Выделять кого-то и принижать не хочу: во-первых, далеко не в полной мере владею предметом, во-вторых, не такой уж я злобный черт, чтобы по пустякам ловить критиков за руку и кидать им какие-то предъявы. В целом у меня сложилось следующее понимание современной русскоязычной критики: девочки пишут хуже, мальчики – лучше. И тем и другим могу посоветовать только одно: пишите о Лукошине. Без тем и неожиданных трактовок не останетесь.
