Михаил Жирмунский
На очередной концерт Российского Национального оркестра был приглашен молодой норвежский дирижер Рольф Гупта, выпускник академии города Хельсинки, специализирующийся в основном на современной музыке. Таков был и его репертуар: Сибелиус и Прокофьев. Финский классик прозвучал у него холодно, бестрепетно. Третий концерт Прокофьева с Владимиром Крайневым наоборот - с оглушающей силой электрического разряда. Исполнить шестую симфонию Сибелиуса - задача вроде бы нетрудная. В ней нет напряженной драматургии, ее музыка скорее созерцательная, 'природная'. Как всегда у него, блеклые, отзывающиеся в душе северные картины выражает пение гобоев-фаготов. Темпы по большей части меланхоличные. Тем более оркестр прекрасно продемонстрировал свою многокрасочность и певучесть - слух отдыхал. Однако дирижер не проникся этой атмосферой, показал себя человеком к ней равнодушным. Ему совершенно не удались 'мимолетности' настроения симфонии, недосказанность концовок словно приводила его в некоторое недоумение Рольф Гупта привык мыслить глобальными категориями. Каждая часть заканчивалась ничем, не осталось впечатления в целом, хотя, надо признать, пронимали и взмывающие скрипки в первой части, и проскальзывающая тревога второй.
На конец концерта была оставлена еще и поэма Сибелиуса 'Тапиола', исполненная дирижером более энергетично, как и подобает этой музыке. Однако сочинение оказалось таким, что с первого прослушивания все равно оставило недоумение своей многословностью, сумбурной невнятностью - северный классик прожил долго, написал много, и не знать его 114-го опуса представляется все же допустимым. Тем более что окончилась поэма эффектно, развеяв ощутимое было утомление.
Стихия Концерта Прокофьева, современника Сибелиуса, открывала совершенно иной мир - неукротимо бурной радости, где яркий конструктивизм времен заграничной жизни композитора 1921 г. гармонично уравновешивается русскими темами, прозрачными остановками. Выдающийся пианист Владимир Крайнев - непревзойденный мастер исполнения Прокофьева. Его игра сочетает в себе необходимую моторность и полетность звучания. Брутальная фактура быстрых прокофьевских частей находит в его лице необычайно точного и осмысленного исполнителя, когда, казалось бы, одно воспроизведение нотного текста должно поглощать все силы. Вместе с дирижером они взяли максимально возможный быстрый темп, музыка вихрем неслась вперед и прозвучала по-молодому соревновательно. Возможно, определенный момент рефлексии и прокофьевских красот отошел на второй план в таком прочтении. Публика же справедливо восторгалась.
