Сильвестров над головой

Владимир Юровский умеет говорить просто о сложном.
Фото РИА Новости

Госоркестр и Владимир Юровский провели в Москве два вечера по западному образцу: в обоих концертах прозвучала Пятая симфония Малера. Программы первого отделения отличались, но, кажется, совпади они – и публики бы хватило на оба зала, и консерваторский, и филармонический.

Сегодня интерес слушателей к Юровскому довольно активный. Пожалуй, когда-то так же интриговал Михаил Плетнев, но это время, увы, позади. С Юровским связано ощущение нового. Молодой, крайне ответственный перед собой и публикой и совсем не амбициозный, если под амбициями понимать желание получить пожизненный контракт. Но крайне амбициозный в другом (нам практически неведомом) плане: он хочет нас воспитать, чтобы через несколько лет говорить с нами на одном языке. Поэтому он позволяет себе повторить дважды Вариации ор. 27 Веберна – чтобы мы почувствовали, что эта музыка может звучать каждый раз по-разному, как в прошлогоднем концерте с оркестром Musica viva (конечно, этот нетипичный жест можно расценить и как желание сгладить неудачное исполнение – но ведь и это положительный момент, признак перфекционизма). Каждый раз – когда исполняется современная музыка – Юровский держит речь, где просто говорит на сложном языке.

После его слов о Третьей симфонии Валентина Сильвестрова слушать эту музыку было очень легко. А ведь для 99% присутствующих в зале это была премьера – поскольку даже запись за 50 лет была сделана единожды, еще в 60-х, к тому же не у нас – на Западе (ее сделал итальянский композитор и дирижер Бруно Мадерна). В «Эсхатофонии» (название симфонии) Сильвестров переосмысляет Гераклита с его идеей обновления мира (он сгорает во всеобщем пожаре, чтобы, как птица феникс, возродиться из пепла), так что конец – есть не что иное как начало. Композитор противопоставляет два структурных элемента: упорядоченный (мелодия в строгой серийной технике) и случайный (хаотический). В первом – жизнь, во втором – разрушение. Композитор при этом не опускается до банальных противопоставлений тембров и динамики: порой «хаос» звучит нежнее, чем собственно «жизнь». Ударные – казалось бы, носители разрушительной силы – во второй части создают высказывание сокровенное, даже интимное. А в третьей «взрывают» мир – и до последнего обертона растворяются в тишине (деликатная просьба маэстро – «давайте все вместе исполним вот этот третий элемент»), откуда возродится новая жизнь. Эффект потрясающий – в глазах публики полное осмысление услышанного, ей понравилось: не будь произнесены слова, и она бы просто пропустила какофонию как повинность и включилась бы только со следующего номера в виде концерта Бетховена). Впрочем, и само исполнение было отточенным, осмысленным и вдохновенным, а это баланс, необходимый для партитур нового времени. На аплодисментах Юровский поднял партитуру над головой, еще раз признавая ее силу (в одном интервью он сказал, что не представляет, как вообще жил, не зная музыки Сильвестрова).

Пианист Валерий Афанасьев (в первый вечер он играл концерт Моцарта, во второй – Первый концерт Бетховена) может у некоторых вызвать отторжение – не он сам, но стиль его игры. В рамках классического репертуара он чувствует себя абсолютно свободным, и следствия этой свободы – отсутствие строгих темпов, смазанный пассаж, обилие педали – смущают консерваторов. Но звучит убедительно! Слышишь свободного, не зажатого в тесные рамки стиля Бетховена: нет пафоса – есть простота, нет философского углубленного созерцания – есть тихое мистическое звучание, наконец, бриллиантовый, почти моцартовский финал. Здесь даже дирижер признает первенство солиста, весь на его волне, подстраивает под него свой инструмент – оркестр.

Пятая симфония Малера прозвучала грандиозно, оглушающий траурный слог первых частей сменил милый лендлер, где случилось еще одно открытие вечера (после Сильвестрова) – виртуозный валторнист Валерий Жаворонков с настоящим альпийским, теплым и без нажима звуком. Оказалось, выпускник Московской консерватории, из сокровищницы Госоркестра, концертмейстер группы валторн. Адажиетта получилась слишком отстраненной (а ведь это самая знаменитая музыка Малера, и не в последнюю очередь потому, что в ней – следуя словам Шенберга об этой симфонии – «совершенно обнаженная душа»), из-за чего потонул и финал. Но работу дирижера вместе с оркестром, колоссальную, нельзя не оценить. На «отлично».