Самодисциплина и самоорганизованность

- Валерий, как вам удается быть в одном лице и артистом, и писателем?

- Я вот сегодня сажал с сыном Сережей разные растения и разговаривал с ним на какие-то темы. Они, может быть, покажутся как бы отвлеченными и далекими от обозначенного вопроса, но где-то они все равно близки к нему. Сережа спросил у меня: "Пап, а вот как-то ты достиг того, что вот тебе 64 года, а ты в хорошей форме и везде востребован, и играешь в кино и в театре, и поешь на Красной площади в День Победы перед пятьюдесятью президентами разных стран, и пишешь и выпускаешь книги┘" Я говорю ему: "Ну ты вот наблюдаешь же за мной в течение всей своей жизни, в течение уже долгого времени. И видишь, что если я каждый день встаю на весы и взвешиваюсь и если колебание стрелки в полкилограмма вдруг идет в сторону увеличения моего веса - это для меня есть знак того, что я должен целый день провести голодным, похудеть и сбросить излишки веса, чтобы не потерять свою форму┘" То есть я соблюдаю очень строгий режим дня. Конечно, такой режим вырабатывается не сразу, а с годами. Я и сам с удивлением обнаружил, когда стал выпускать свои дневники, что почти 40 лет назад писал об этом же: что мне надо соблюдать режим, что надо худеть, что не надо толстеть, что надо завязывать с выпивкой... У великой кинозвезды нашей, Любови Орловой, было в обиходе такое слово: она всю жизнь "режимила", то есть соблюдала определенный режим, пряталась от солнечного света, не переедала┘ Ну, она еще и женщина была, красивая. И ей хотелось сохранить подольше свою молодость. Ну а мне хочется сохранить свою форму. И поэтому я тоже "режимю" (или "режимлю"). Тем более что в начале "карьеры" так называемой у меня были определенные проблемы со здоровьем. Ну, они и сейчас существуют: это болезнь коленного сустава. В общем, от меня требуются самодисциплина и самоорганизованность. Хотя я не считаю, что многое успеваю. Например, я мало пишу. Я, может быть, много печатаюсь, но пишу я мало. Когда-то вот Валентин Распутин написал мне письмо: я хотел бы почаще видеть твою прозу, хотел бы, чтобы ты больше писал.

- Многие тем не менее теперь удивляются, что вот Золотухин, оказывается, еще и писатель┘

- Хотя моя художественная проза и печаталась в журнале "Юность" при Борисе Полевом и при Андрее Дементьеве и в журнале "Аврора", еще в советское время, но вообще-то большая часть моих рукописей лежала в столе, в тетрадках, девяносто тетрадей дневника.

- А вы как пишете? От руки? Как справляетесь с черновой литературной работой?

- Я пишу книги старинным способом, от руки. Причем если я пишу не дневник, а художественную прозу, я пишу не ручкой, а карандашом. Потом я правлю рукопись, что-то там стираю стеркой. А потом сам перепечатываю ее на машинке по первому разу. И когда перепечатываю, опять что-то правлю там, что-то добавляю туда┘ А потом уже отдаю это на машинку машинистке┘ Это у меня получается третья моя редакция. А потом уже несу все это в журнал или в издательство. Что касается дневника, я как напишу его от руки один раз, так больше не перечитываю, а прямо отдаю машинистке (а теперь компьютерщице). И она перепечатывает его. Потом редакторы работают с ним, и кто-то что-то сохраняет там, а кто-то что-то убирает, вычеркивает оттуда, например, мат┘

- Вам приходилось самому продавать свои книги, и вы пишете, что в этом есть какое-то унижение и уничижение для автора. Но когда вы продаете книги, не представляете себе, что как бы на сцене выступаете в роли книготорговца?

- Свои книги продавать - это не на сцене выступать. Вот я помню, как я первый раз их продавал. У меня книга "Дребезги" вышла в 1992 году. Мне привезли ее домой на "КамАЗе" и сгрузили. Куда ее девать? В стране в то время началась инфляция. Деньги обесценились, людям не до книг. Я думаю: пойду я со своими книгами на улицу и попробую их там попродавать. Взял столик, вышел с ним к станции метро "Академическая" утром, разложил там свои "Дребезги", как на прилавке. Это был 1992 год. Народ затраханный, замурзанный, зашорканный, никто даже понять не может: кто это стоит за "прилавком"? Чего это он такое продает? И я себя таким жалким почувствовал. Думаю: чем я занимаюсь? Я вернулся домой чуть ли не в слезах. Пошел купил водки и напился┘ А потом, в театре, я уже приспособился продавать свои книги. В театре я защищен тем, что я все-таки как бы артист и автор своих книг, здесь это как бы к месту. Но все равно все это не очень удобно для меня как для автора.

Торговля - это как во время игры в спектакле. Ты заучиваешь текст, роли репетируешь, на репетиции достигается определенный уровень игры. Он, конечно, может быть разный в каждом спектакле, но все равно - есть какой-то основной тон. И раз от раза у тебя нарабатывается такая в хорошем смысле привычка. И ты играешь свою игру где-то уже и по инерции. Но в процессе игры, как и в процессе торговли, у тебя происходит импровизация и вырабатывается особое самочувствие. От этого твоего самочувствия зависит твоя игра, и твоя удача за прилавком зависит от этого тоже. Если у тебя хорошее самочувствие и хороший внутренний тонус, то покупатель заряжается всем этим... Я вчера продаю в театре свои книги. Ко мне подходит одна женщина, сценаристка, и говорит: "Дайте мне ручку. У вас нет ручки?" Я говорю: "У писателя должна быть ручка обязательно". А она говорит: "У писателя должна быть голова, а не ручка┘"

- Вы пишете в одном месте дневника: мамочка моя! Зачем ты меня таким безвольным родила? Но в то же время вы научились быть и твердым, и волевым человеком. Как это сочетается?

- Я, как и каждый артист, нахожусь в определенном ярме, которое я тяну, и в колее, по которой иду. Для этого мне нужен определенный режим, о котором мы уже говорили, и нужна большая сила воли, чтобы соблюдать этот режим и тянуть свое ярмо и идти по своей колее. Вся моя сила воли, которую я выработал, направлена в мою профессию, а не во что-то еще. А если вдруг, допустим, вопрос касается какого-то стороннего дела и решения этого дела, то я теряюсь. Вот, допустим, я пришел в собес. Я ничего не могу там понять, ни в чем не могу разобраться, ни на чем не могу настоять, ничего не могу сдвинуть с места. И если мне там идут навстречу, то только за счет моего лица. А так я начинаю раздражаться, мне неудобно, что я туда пришел, мне легче плюнуть на все и уйти. И я подчас теряю и деньги, и время┘ И все из-за своего такого вот разлапистого характера!

Люди удивляются, почему я, при такой как бы вот популярности, в отличие от других не имею ни загородного дома, ни шикарных машин, ни еще чего-то такого, что имеют другие. Но если мне пустить себя по этому пути, начать заниматься обогащением и благоустройством своей жизни, то у меня ничего не получится. Я бы с удовольствием, но я этого не умею. Я же пытался открыть пельменную. Хотел оставить своим детям бизнес какой-то. Но это у меня не получилось и не получится. Кто-то умеет. А я - нет. Вот Александр Сергеевич Пушкин основал, открыл свой журнал "Современник"...

- Правда, Пушкин выпустил всего три-четыре номера. Да еще залез в большие долги, и на этом дело кончилось.

- По этому поводу Некрасов все горевал, что он музу свою загубил административной службой на посту главного редактора журнала!

- В своем дневнике вы много пишете о Есенине, и уже много лет играете моноспектакль по его поэме "Анна Снегина".

- Любовь к Есенину и вообще к Слову - она была у меня изначально, с детства. Есенин у нас в селе (и вообще в стране) тогда был запрещен. Но мне как отличнику и как сыну председателя колхоза выдавали в читальном зале книги Есенина. И я его переписывал оттуда в свои тетрадки, а читать домой не давали. Это какой же был год?

1953-й, 1952-й. Потом я надолго увлекся Твардовским, его "Теркиным". Может быть, это еще и по профессиональной причине, потому что я читал "Теркина" в театральном институте, в ГИТИСе. Я "Теркина" читал - почти всю поэму - наизусть. И любил всю поэзию, где черты биографии автора проглядывались (и как бы черты моей биографии), то есть, ну, все такое как бы деревенское. Потом я открыл для себя Маяковского, Бродского, Некрасова, в свое время открыл я для себя и Евтушенко. Сейчас читаю Евтушенко "Ах, только б не было войны" или стихотворение "На станции Зима", и это - потрясающе, замечательно. Читаешь его, и что-то для себя открываешь заново. И вот Есенин┘ К 80-летию со дня рождения Есенина мне предложили сделать телевизионный моноспектакль по поэме Есенина "Анна Снегина". И когда я стал читать эту поэму, я весь погрузился в нее, и вот уже почти 30 лет читаю со сцены "Анну Снегину". И сколько бы я ни читал ее, каждый раз это из меня просто с кровью и со слезами выходит. Для меня это очень дорогая поэма. А потом я поехал в Константиново. Первый раз я приехал туда к 80-летию Есенина, но там тогда все было заброшено. А второй раз я приезжал туда года три назад, посадил там на территории музея несколько кустов жасмина и клен. И после этого я читал там поэму в усадьбе помещицы Лидии Кашиной, которая стала прототипом Анны Снегиной, сотрудницам музея. Это потрясающе было! Они весь текст знали наизусть, и они подсказывали мне слова текста, и они пели со мной песни на стихи Есенина. Какой был вечер!

- Когда-то на Таганке шел спектакль "Пугачев" по Есенину. Вы не участвовали в этом спектакле. А я видела это только по телевизору, в каком-то невыгодном для Высоцого ракурсе. Как вы считаете, Высоцкий хорошо играл Хлопушу?

- Потрясающе! Там еще и Губенко играл, тоже замечательно. А Высоцкий - просто потрясающе!.. Дело в том, что театр нельзя смотреть по телевизору, надо смотреть в зрительном зале, сейчас, в тот момент, когда идет спектакль. В этом-то все и дело. Никакое кино не сравнится с театром и не передаст то, что происходит на сцене. Оно все искажает. Поэтому Любимов все свои спектакли запрещал и запрещает снимать на пленку, на кино- и видеокамеру. Кино - это один вид искусства, а театр - совсем другой. В театре существует связь между артистом на сцене и между зрительным залом, которую ни один оператор не сможет передать. И там ты переживаешь особые чувства, которые тоже ни один оператор не может передать. Театр - это не кино, это совсем другое.

- В моноспектакле "Анна Снегина" вы поете редкостные старинные песни: "Во поле ковылушка", "Солнце красное, ветры вольные"┘ И частушки: "Становой сидел на крыше", "Ах тупи, тупи, тупи", и каждую по-своему. Вас учили этому?

- Все дело в том, что я окончил отделение оперетты ГИТИСа, вокальное отделение. Поэтому у меня преимущество перед теми актерами, которые не заканчивали отделения оперетты и не имеют вокального образования. А эти песни и эти частушки специально подобраны мной для спектакля и отрепетированы. Они были записаны мной к 80-летию Есенина, в 1975 году.

- И главное - они ничуть не устарели с тех пор, как и сама "Анна Снегина".

- Хорошее не устаревает!