0
5762

24.01.2013 00:00:00

Абрам Хайям

Геннадий Евграфов

Об авторе: Геннадий Рафаилович Гутман (псевдоним Евграфов) - литератор, один из редакторов альманаха "Весть".

Тэги: евграфов, воспоминания


евграфов, воспоминания Игорь Губерман: загорелый и обветренный хамсинами.
Фото ИТАР-ТАСС

Несколько предварительных замечаний. Не хочется писать ни стихи, ни прозу. Время, что ли, на дворе такое? «Февраль. Достать чернил и плакать»? Чернил давно нет, слезы высохли еще раньше, чем исчезли чернила. Что остается? Компьютер. Вот и взялся за воспоминания, чтобы, как умею, запечатлеть время, в котором пришлось жить, людей, с которыми пришлось дружить или встречаться. Одним из таких людей был Давид Самойлов. Другим – Игорь Губерман. О них речь.

Наше все – Абрам Хайям

В 1984 году в Москву вернулся после ссылки советско-антисоветский Абрам Хайям, то бишь Игорь Губерман. Какое-то время он жил на даче тещи Лидии Либединской без прописки. Зять все-таки. Но советская власть такие мелочи в расчет не принимала. Как известно – режим есть режим. Игорю нужно было куда-то позвонить, он снял трубку, ГБ его засекла. Выходило, что дачу Либединской прослушивали.

Его вызвали куда надо и предложили убираться из столицы и прилегающих к ней окрестностей вон. Игорь убрался, но в городках и весях, лежащих в 101 км от Кремля, столкнулся с всегдашними советскими абсурдными проблемами. Как только становилось известно его очередное «перекати-поле-жительство», его с этого с таким трудом обретенного жительства тут же выписывали и угрожали новым арестом за нарушение паспортного режима.

Жизнь всегда состоит из определенной нормы и неопределенного абсурда. Вопрос – что перевешивает. В советской реальности всегда перевешивало второе. Про сегодняшнее бытие не говорю, об этом в другой раз. Здесь только вкратце замечу – когда кончается один абсурд, начинается другой. Какой хуже – каждый выбирает для себя.

Давид Самойлов, прознав про тяготы Игоря после разговора с Л.Б., своей давней приятельницей, пригласил его в Пярну – обещал сделать все, чтобы прописать гонимого в своем доме. Он знал его с середины 60-х годов, когда вел переводческий семинар, на который однажды явился совсем еще молодой Игорь. Прослушав вирши начинающего стихотворца, Самойлов незнакомца на семинар не принял – предложил вернуться к своей старой профессии инженера.

Игорь пренебрег советом и правильно сделал, о чем говорил впоследствии сам Самойлов, косвенным образом признаваясь в своей ошибке (в скобках замечу – чего делать не любил). Мэтру удалось не только прописать своего несостоявшегося ученика, но через некоторое время добиться и снятия с него судимости, таким образом дав бывшему сидельцу возможность вновь официально вернуться в Москву и поселиться там с семьей. О, эти советские бюрократические игры! Вечная им память. Как и память тем, кто умел их преодолевать.

«В борьбе за народное дело»

После своего «Туруханска» Игорь наслаждался эстонской свободой. Был весел, много пил, что-то напевал. Читал свои «гарики», которым вскоре суждено будет разойтись по стране в десятках тысяч экземпляров на хорошей бумаге под маркой лучших российских издательств. Рассказывал с живостью и некоторым странным воодушевлением про Сибирь, где оттрубил пять лет. Меня удивлял его оптимизм – он вспоминал о лагере и ссылке как-то по-доброму, без злобы. Вот одна из его баек, записанных мною во время нашего совместного пребывания в доме Самойлова.

«В соседнем с моим лагере, – рассказывал Губерман, – сидел старый еврей, «бытовик», который что-то украл у себя на заводе. Фамилия у него была Райзахер. Кличку ему дали – Меняла.

– Понимаешь, – спрашивал он меня, – какие там люди сидели?

– Понимаю, – кивал я».

Сочинил он эту историю или нет, не знаю, но все равно в этом что-то было. И таких историй было множество. Сегодня все это можно прочитать в его воспоминательной прозе, изданных на доисторической родине «Прогулках вокруг барака». Но тогда все мы – и Давид Самойлович, и жена его Галина Ивановна, и ваш покорный слуга – слышали это впервые и в устном изложении самого автора, излагающего все эти байки с присущим ему темпераментом и энергией. Читал Игорь и поэтическо-иронические «раздумья» о своей судьбе, написанные в неволе:

Судьбы моей причудливое

устье

внезапно пролегло через

тюрьму

в глухое, как Герасим,

захолустье,

где я благополучен, как Муму.

Говорил, что вдруг озаботился женской тягой многих тогдашних советских женщин, мечтавших выйти замуж за лондонских денди с помощью известного всем места:

Словить иностранца

мечтает невеста,

надеясь побыть

в заграничном кино

посредством заветного

тайного места,

которое будет в Европу

окно.

А сходившись к обеденному столу, два поэта, пожилой и не очень, состязались в остроумии. Когда Игорь декламировал про «огромный орган безопасности», ДС отвечал ему эпиграммой, написанной еще в 1981 году:

Какой уютный дом –

зачем его бояться!

Где манит огонек, почти

всю ночь светясь.

И хочется пойти,

и хочется сознаться

И правду объяснить

про каждого из нас.

Игорь подхватывал тему и настаивал, что:

В борьбе за народное дело

Я был инородное тело.

Только-только начиналась очередная оттепель, затеянная Горбачевым. В обеих столицах уже шумели народные витии, осмелели газеты и журналы, что-то разоблачали по ТВ. Никто тогда и не предполагал, во что все это выльется. ДС на исповедальные строки Игоря откликался «Философемой о текущем моменте» (философема была длинная, привожу лишь эти три строфы):

Не пою свободу слова

Или гласность.

А пою сегодня снова

Непричастность…

Не причастен ни свободе,

Ни террору,

А мечтаю о природе

В эту пору…

Демократии желаю

Только пьющей.

«Помоги, – к тебе взываю, –

Всемогущий»

<…>


Как не любить народ Бутылки?
Фото Евгения Лесина

После разговоров о несвободе, изначально не присущей России, и демократии, так трудно с бунтами и кровью насаждаемой в ней сверху, Игорь резюмировал:

Сколь пылки разговоры

о Голгофе

За рюмкой коньяка

и чашкой кофе.

Но больше всего ДС нравилось:

Не стесняйся, пьяница,

носа своего,

Он ведь с нашим знаменем

цвета одного.

Было довольно забавно наблюдать за «дуэлью» двух талантливых остроумных и ироничных поэтов – мастера и так и не ставшего у него подмастерьем – людей, наделенных Господом юмором и талантом.

В конце концов, по прошествии некоторого времени Игоря прописали в доме Самойлова на улице Тооминга, 4. ДС к тому времени уже был в Пярну человеком известным. Можно сказать, в некотором роде живой достопримечательностью. Органы хотя были и советскими, но все же с национальным оттенком и, мне кажется, где-то исподтишка хотели насолить Москве – вот вы этого самого Губермана у себя в столицах не прописываете, а в наших Палестинах за него уважаемый человек хлопочет. Почему мы должны отказать? Да и места у уважаемого человека в нашем городе достаточно. Короче, когда все процедуры «этот самый Губерман» прошел, я услышал в незабываемом авторском исполнении его ответ Тютчеву: «Давно пора, е… мать,/ умом Россию понимать!», который давно гулял по городам и весям необъятной родины. Жалко, что до сих пор мало кто понимает.

Из «Европы» на Ближний Восток

Вплоть до своего отъезда в конце 80-х на родину предков, куда Игорь стремился всю свою сознательную жизнь, он снабжал меня не переводившимся у него Тамиздатом. А в 90-х вызрела поездка в Израиль у меня. Тогда, в начале этих лихих, как сейчас любят выражаться некоторые, годов, я вместе со своим товарищем Артуром делал журнал «Европа + Америка. Бестселлеры трех континентов». Работал я в редакции без году неделя, пришел в «Европу» после того, как распалось издательство «Весть», которое я создавал со своими друзьями. Оставлять журнал надолго было неловко, но Иерусалим, Вифлеем – Святая земля!

– Понимаешь, – говорил я Артуру, сидючи за редакционным столом, – Моисей! 40 лет! (пауза). По пустыне! (громко). Евреев! (страстно и безнадежно). Водил! Без компаса!!!

Слежу за реакцией – реакции никакой. Тогда я усиливал свой натиск, взывая к историческому состраданию к народу, блуждавшему столько лет в песках:

Подумай, как им было днем жарко, а ночью холодно!

– Ты забыл про Христа, – невозмутимо пожимал плечами Артур. – И про исцеление Лазаря и реку Иордан, – подумав, добавлял он.

– Да, – соглашался я, – Иордан. А была еще и Тайная вечеря. Ты знаешь, чем все это кончилось?

И, продолжая наступать, делал такой ход:

– В конце концов, там же Губерман! И собираюсь я туда не на 40 лет, а всего-то на три недели.

– Хорошо, – уступил Артур. – Десять дней, и ни одного больше.

– Но ты забыл про Мухаммеда, – цеплялся я за пророка, как за последнюю соломинку, – и мечеть Аль-Акса, ведь это тебе не хухры-мухры, а третья (я подчеркивал, третья) по значению святыня ислама. И вообще, я хочу еще на Красное море… рыбок посмотреть, – добавлял я весьма жалостливым тоном.

– Торг неуместен, – отвечал Артур. – Давай вычитывать верстку.

«Ну, десять так десять, еще не вечер, подумаешь – пророк, обойдусь иудейскими и христианскими святынями», – думал я в самолете, взявшем курс на святую землю, где я должен был выступать по русскоязычному ТВ и где кроме Игоря меня еще ждали встречи и с другими литературными знакомыми.

Я снял с себя российские вериги

Но первым был Губерман. Обожженный ближневосточным солнцем, загорелый и обветренный хамсинами, с огромным, выдающимся на худощавом лице со впалыми щеками, скульптурно вылепленным носом и живыми глазами, Игорь весело рассказывал о своем житье-бытье на обретенной им исторической родине. На мой вопрос: «Ну как?» – он сразу же ответил иерусалимским гариком:

Я снял с себя российские

вериги,

в еврейской я теперь сижу

парилке,

но даже возвратясь

к народу Книги,

по-прежнему люблю

народ Бутылки.

А затем, широко улыбаясь, перешел на презренный язык прозы:

– Живу в Иерусалиме, работаю в Тель-Авиве у Эдика Кузнецова в газете «Вести». Редакционная машина заезжает за мной и другими иерусалимцами, через час мы в Тель-Авиве. Езжу выступать по всему миру. Читаю гарики – слушателей хватает. И в Америке, и в Германии – везде, где есть наши люди.

Игорь потащил меня в редакцию газеты. А затем на выступление Кузнецова. Перед вновь прибывшими Эдуард подробно, с деталями рассказывал, как в начале 70-х пытался украсть самолет у советской власти и улететь на нем в Тель-Авив. Но у него ничего не вышло – его судили, а потом выпустили из лагеря и отпустили на историческую родину. И вот теперь он редактирует «Вести» и пишет книги.

По Игорю было видно, что он доволен и вполне счастлив, достигнув в результате того, к чему так долго стремился. На встречу он приехал с лекарствами, которые просил передать своей горячо любимой (действительно так) теще. И еще просил передать привет Галине Ивановне. К тому времени не было уже Самойлова, в доме которого на берегу Балтийского залива мы провели с Игорем немало приятных часов. Во время нашей встречи Игорь прочел несколько новых гариков. Два я запомнил:

Все социальные системы –

от иерархии до братства –

стучатся лбами о проблемы

свободы, равенства и бл...ва.

Мне показалось, что он стал умудренней и философичней. Ощущение не подвело. Когда мы уже попрощались и я пошел к остановке, в спину тихо торкнуло:

Куда по смерти душу

примут,

я с Богом торга не веду;

в раю намного мягче

климат,

но лучше общество в аду.

Ну а лекарства и привет Лидии Борисовне от ее уже почти библейского зятя я передал, вернувшись в Москву.


Комментарии для элемента не найдены.

Читайте также


КПРФ надеется поломать сценарий власти для выборов Госдумы

КПРФ надеется поломать сценарий власти для выборов Госдумы

Дарья Гармоненко

Иван Родин

Цифровые политтехнологии руководство партии будет внедрять даже принудительно, но только в 2026 году

0
596
Госдума услышала мнение Михалкова о Ельцин-центре

Госдума услышала мнение Михалкова о Ельцин-центре

Дарья Гармоненко

Иван Родин

До закона о ликвидации этого учреждения руки не дошли

0
696
Песков назвал канадские санкции против ряда россиян необоснованными и бесполезными

Песков назвал канадские санкции против ряда россиян необоснованными и бесполезными

0
369
Совфед одобрил закон о создании национального цифрового сервиса

Совфед одобрил закон о создании национального цифрового сервиса

0
251

Другие новости