Андрей Мартынов «Мой вечный спутник по жизни». Переписка Андрея Белого и А.С.Петровского: Хроника дружбы. – М.: Новое литературное обозрение, 2007. – 296 с.
Александр Лавров. Андрей Белый: Разыскания и этюды. – М.: Новое литературное обозрение, 2007. – 520 с.
При всей нелогичности и экстатичности Андрей Белый (1880–1934) был последователен в одном – в писательстве. Современники удивлялись его здоровью, когда во время эмиграции в Берлине он все ночи проводил в танцах и выпивке. Иной раз не сразу мог отыскать дорогу, но с утра как ни в чем не бывало усаживался за письменный стол и до вечера писал практически без помарок на бумаге с желтоватым отливом (к которой имел особую слабость).
Впрочем, сочинял он не только стихи, прозу и теоретические работы по символизму – значительную часть его архива составляет эпистолярное наследие. Публикуемая переписка с литератором и переводчиком Алексеем Петровским, подготовленная американским славистом Джоном Малмстадом, интересна не только как документ эпохи русского декаданса или источник для уточнения фактов по истории символизма. Она важна для понимания психологии Андрея Белого. Пожалуй, Петровский (кстати, автор классического перевода культовой книги Якоба Беме «Аврора, или Утренняя заря в восхождении») был чуть ли не единственным, с кем у Белого на протяжении всей жизни сохранялись дружеские отношения. Ведь с Блоком и Штайнером, Брюсовым и Ивановым-Разумником периоды искренности сменялись в лучшем случае вежливой корректностью, а то и прямой враждой. Знакомство с Петровским произошло в 1899 году, когда они поступили на отделение естественных наук физико-математического факультета Московского университета. После смерти поэта Петровский помогал вдове Ксении Бугаевой, участвовал в разборе архива.
Переписка охватывает множество тем. Здесь и сотрудничество с «Мусагетом» (Петровский был членом редакции и нередко выступал посредником между Белым и главой издательства Эмилием Метнером, с которым у поэта были сложные отношения). И красочные описания путешествия в Египет: «Сфинкс – нежный, милый, грациозно-воздушный, и он удивляется, нестерпимо страдает от окружающих мошек-туристов». Попытался Белый залезть и на пирамиды. Очевидно, уже тогда в Гизах появилась надпись на русском языке: «Сфинкса не пугать. На пирамиды не забираться». Также в письмах представлены и оценки других литераторов, например Эллиса (поэт благородно защищал его от несправедливых нападок Метнера), Гиппиус и Мережковского. Белый пришел к Мережковским «с намерением ругаться, помня прошлогоднюю отчужденность. Сначала я ощетинился и мрачно молчал, а Зинаида Николаевна говорила отчужденности, ругала Брюсова и меня – все шло феноменально┘ Вдруг пришло «что-то» Христово – бархатно-мягкое, грустно-задумчивое. Я сказал что-то. Вдруг Дмитрий Сергеевич, не говоря ни слова, поцеловал меня в ответ на то мелькнувшее. Я поцеловал Дмитрия Сергеевича и Зинаиду Николаевну. Образовался мгновенный пролет». В этом весь Белый – непостоянство, взбалмошность и┘ гениальность.
В сборнике статей и публикаций крупного питерского слависта Александра Лаврова также представлено эпистолярное наследие, часть которого дополняет эпистолярный роман с Петровским. Например, его переписка с Эллисом.
В то же время Лавров исследует такие сугубо филологические аспекты, как ритм и смысл, текстологические особенности стихотворного наследия Белого. Одновременно он прослеживает элементы биографии в творчестве, проводя обоснованные параллели между главным героем «Серебряного голубя» (остроумно названного Блоком «оловянным») Дарьяльским и Сергеем Соловьевым – другом Белого и племянником знаменитого философа. В статьях присутствует и собственно философская тема. Предложен анализ влияния Григория Сковороды на поэта. Касаясь отношений с другими литераторами, Лавров пишет, в частности, о Ходасевиче и Балтрушайтисе. Белый воспринимал поэзию литовского коллеги сквозь призму собственной антропософской концепции. Она – «путь к первой ступени посвящения». Благодаря Балтрушайтису Белый познакомился с поэзией литовского модернизма символиста Йонаса Жилюса, одного из классиков футуризма Казиса Бинкиса. Ученый прослеживает рецепцию Белым Петербурга до написания им знаменитого одноименного романа: столица образует некий locus в его мифопоэтике и творчестве. Здесь и спор с противниками «петербургской» «профанации» символизма, застрельщиком которой стал Эллис, и замысел «романа из эпохи Николая I» «Адмиралтейская игла». Жаль, Белый его так и не осуществил.
Вот что бывает, когда пишешь много писем.
