Елена Константинова
Одна из целей творчества – гармоничные отношения человека и природы.
Фото Марианны Власовой
В зарифмованных строках – птицы, цикады, улитки. В общем, всякая живность. А еще естественная, живая интонация, чистый собственный голос. Одна из литературных премий – «за открытый взгляд». Сейчас ее книга «Живые существа» лонг-листе премии им. Ф. Искандера. С поэтессой Анастасией КАМЕНСКОЙ беседует Елена КОНСТАНТИНОВА.
– Анастасия Евгеньевна, предполагала начать беседу с Ахматовской премии, лауреатом которой вы стали за книгу стихов «Живые существа». Но вот ваше сообщение: «В пятницу буду в Москве – повезу хворых сову и журавля в реабилитационный центр». Сплошь населена разными пернатыми картина тверской художницы Шуры Журавлевой, посвященная вам. Как давно ваша забота связана с дикими птицами – их реабилитацией и реинтродукцией?
– Эта история, кстати, непосредственно связана с литературой – началась в день рождения Пушкина, 6 июня 2014 года, когда мы с мужем увидели маленькую полулысую синичку, выпавшую из гнезда. Приближалась гроза. Птенец не выжил бы, если бы его там оставили. Выкормили, выходили, вылечили птицу, и она начала жить у нас… Увидев в Сети объявление, что жители Торжка спасли грача от кошек и не знают, куда его пристроить, мы взяли грача. Потом – ворону, чайку, галку, и дальше все как в тумане…
– В чем смысл турниров поэтов?
– Участие в литературных конкурсах для меня настоящее открытие. Раньше я активно занималась социокультурным проектированием и кураторством выставок, где каждая заявка требует огромной подготовки: обоснования, бюджета, писем поддержки... Здесь же достаточно отправить произведение, добавив биографию.
Если говорить о смысле конкурсов для поэтов в целом, то здесь, думаю, важен азарт. Как-то вечером на форуме «Липки-2024» я искала свою соседку по гостиничному номеру, чтобы затащить ее в бассейн. Встретились в конференц-зале. «Заявись на турнир поэтов, – сказала она. – Не хватает человека для пары 1/16 финала». Так я случайно оказалась среди его участников, а потом неожиданно и выиграла, обойдя даже известных поэтов типа Антона Азаренкова. Это был спорт. Предполагаю, что для многих поэтов соревновательный элемент – неотъемлемая часть процесса.
– Вы и автор иллюстраций к своим стихам. Что общего у поэзии с живописью или графикой?
– Живопись, графика и литература просто разные языки, инструменты, которые помогают говорить о том, о чем стоит говорить. На «Липках-2024» я встретила тех, для кого высшая ценность – написать идеальный художественный текст. В этом смысле не ощущаю себя классическим литератором.
Моя главная цель – сделать так, чтобы люди перестали обижать животных и пренебрегать их субъектностью. Искусство для меня лишь способ донести до окружающих нечто существенное. Скорее поступаю как проповедник. Это совсем иной модус действования. Как странствующий миссионер стремится обратить людей в свою веру и использует для этого любые ухищрения гомилетики, так и я хочу, чтобы мои тексты, будь то стихи или что-то другое, меняли отношение людей к живым существам. Литература располагает для этого тонкими и точными инструментами. Как и изобразительное искусство, театр и музыка.
– Неспроста у вас появилось одно из стихотворений – о католическом святом: «Святой Франциск был тощ, как хвощ, / он жил то тут то там. / Святой Франциск был тих, как дождь, / шуршащий по листам / Горяч как внутренность Земли / и чист, и потому / животные и птицы шли, / с огромным интересом шли, / и шли, и шли, и шли, и шли / на проповедь к нему». Насколько реальны гармоничные отношения современного урбанистического пространства с природным миром?
– Слово «гармоничный» мне кажется несколько устаревшим. Взаимодействием человеческих и нечеловеческих агентов, особенно в городском пространстве, занимается научная дисциплина – environmental management («средовой менеджмент»). Еще один термин из той же сферы – human-wildlife interaction, то есть взаимодействие человека и дикой природы. Ученые занимаются вопросами, как строить такие дома, чтобы птицы не разбивались об их окна, как прокладывать дороги, чтобы лоси на них не выбегали и т.д.
Думаю, нам нужно менять мышление – уходить от колониального взгляда на природу как на что-то второстепенное. Например, мало кто думает, что от фейерверков на праздниках собаки в панике, а птицы гибнут – кто-то от разрыва сердца, кто-то слетает с веток в страхе и врезается в провода, здания, ведь они не видят в темноте. Каждый «бабах» – это жизни, отнятые у существ.
Коллега попросила сделать обзор исследований о влиянии музыкальных фестивалей на животных. Результаты ужасающие: вибрации вредят летучим мышам, насекомым и другим видам. Или взять банальный покос травы в городе. Для кого-то трава – «некрасиво», но на самом деле это зеленое покрытие – необходимая часть экосистемы, среда обитания насекомых, без которых не будет и нас.
– Почему все-таки птичья тема у вас одна из основных?
– А о чем еще мне писать? Не про любовь же в самом деле.
– Кто обнаружил у вас склонность складывать слова в рифму, держать их смысл?
– Когда мне был год или чуть больше, бабушка читала мне сказки Пушкина – больше прочих я любила «Сказку о попе и о работнике его Балде». Меня завораживала ритмически организованная речь. Вместо колыбельных бабушка пела «Выхожу один я на дорогу…», предусмотрительно убрав строфу: «Но не тем холодным сном могилы…» Я удивительно ясно представляла кремнистый путь, который блестит, звезды над пустыней...
Потом в школе 1 сентября нам дали задание – сочинение о цветах, подаренных учительнице. Я же написала стихотворение. С тех пор с сочинениями стала хитрить регулярно: 8–12 строк стихами, и мне ставят пятерки.
– Наверняка вы размышляли о природе стихотворчества…
– Честно говоря, нет. Но замечаю, что, когда пишу стихи на русском языке, в них сами собой возникают темы и сюжеты, которые вращаются вокруг птиц, зверей, экологии, а польский включает во мне совсем другого автора – с вопросами национальной и религиозной идентичности, сложной историей Польши и травмой Холокоста. Как будто внутри меня два поэта, которые никогда не встречаются.
– Вас не останавливает невозможность выразить невыразимое?
– Не пытаюсь выразить невыразимое – чаще пишу о конкретных вещах, с которыми встречаюсь в повседневной жизни. Проблема в другом. Из-за работы с птицами и животными у меня есть профдеформация – знаю о них больше, чем большинство людей. Например, в стихах про Франциска пишу: «И самый добрый слушал – стриж. / И самый умный – грач». С грачом ясно – это умная птица, даже умнее ворона, иезуит и схоласт, с тонким характером и хрупкой психикой. Стриж все время в воздухе, питается на лету – открывает рот, и мошки сами в него залетают. Из-за такого образа жизни он неконфликтный, беззащитный, добрый. Не умеет отстаивать себя, не кусается (клюв слабый). Для меня эти образы абсолютно точны, но для кого-то, возможно, странные. И каждый раз приходится выбирать: писать так, как есть, или понятно для других.
– Интерес к польскому языку скорее всего возник у вас не на пустом месте. Поляки – кто-то в роду?
– Да, со стороны мамы.
– Ценить и любить чужие стихи для вас одно и то же?
– Нет. Есть поэты, которых люблю, например Николай Глазков или Анатолий Штейгер. Формально они могут уступать в мастерстве другим. Если сравнить, скажем, Штейгера и Георгия Иванова, Иванов совершеннее. Но в Штейгере – надломленность и уязвимость, которая по-человечески мне ближе.
Есть поэты, которых уважаю, но не могу сказать, что люблю. Допустим, чувствую масштаб личности Чеслава Милоша, но это не мое. Или Иосиф Бродский – многое умеет, без вопросов, но не люблю его, а сердцу не прикажешь.
– Запомнились ваши строки о старом, казалось бы, покинутом навеки доме – человеческом сердце, «в котором / бесчисленные отзвуки потерь / разносятся по гулким коридорам». Здравый смысл, пристальный взгляд и цинизм – почти синонимы?
– Здравый смысл – это фонарь, который освещает дорогу. Пристальный взгляд – умение разглядеть камни на тропинке. Цинизм – привычка считать, что все камни специально раскиданы, чтобы ты споткнулся. Думаю, здравого смысла у меня весьма много, с пристальностью взгляда похуже, а цинизма мало – я все же наивная дурында, и даже если мне предоставляют доказательства, что все камни раскиданы специально, недоумеваю, кому это вообще в голову могло прийти – специально класть камни, чтобы кто-то споткнулся.
– Рассказывая об организованном вами фестивале польских фильмов «Висла» в Верхневолжье, вы отметили: «Спрос на высококачественную арт-продукцию есть везде, и в провинции тоже, нужно лишь организовать предложение». Дело лишь в организации?
– Да, в организации предложения. Главное, чтобы оно было не разовым, а долгосрочным. Если годами предлагать людям – значения не имеет, живут ли в селе или в мегаполисе – сложные культурные нарративы, они постепенно начинают к этому привыкать, что особенно заметно в небольших городах с сильной культурной инфраструктурой.
Например, жители голландского Тильбурга, совсем крошечного городка, где есть отличная коллекция современного искусства, могут постоянно соприкасаться с прекрасным, а это неизбежно меняет восприятие среды. Или Кассель в Германии, где раз в пять лет проходит «documenta» – одна из главных мировых выставок современного искусства.
В России похожий эффект наблюдается в Коломне с ее культурными инициативами, в Норильске с сетью арт-резиденций, Петрозаводске и Костомукше, которые приглашают художников, включая художников слова. Такие проекты меняют городской ландшафт. Поэтому уверена: все дело в культурном предложении и его устойчивости.
– Что с вашими социальными проектами?
– Вообще у меня их несколько десятков. Но сейчас из-за проблем со здоровьем (полгода меня лечили от туберкулеза, который потом оказался саркоидозом легких) гораздо меньше ими занимаюсь. Когда есть необходимость, включаюсь как методист в работу инклюзивного досугового центра «Дети-ангелы», где преподавала изо. Погружаюсь в околотеатральные начинания, в этом году написала спектакль-променад по Осташкову. Пишу еще одну пьесу – документальную, на основе сообщений в зооволонтерских чатах.
