Острые когти взгляда

Заголовок книги отсылает читателя к солнечному богу. Фото Андрея Щербака-Жукова

С подачи Ницше в культуре сложилось разделение художественных практик на аполлоновские и дионисийские. Под знак Аполлона подпадают художники, созидающие формы в присутствии лучей дневного света, вносящие ясность в хаотические черты мирового целого, а Дионис больше увлекает тех, кто предпочитает всматриваться в разверстую под нами таинственную бездну. Галину Щербову можно отнести к художникам аполлонического склада, которые, не упрощая и не рационализируя, все же не запутывают нас своими интуициями, не пугают. Щербова стремится высветлить наплывающий на нее разноголосый мир, придать ему черты ясности и формы, извлечь из наблюдаемой действительности некую целесообразность, угадать, что же движет человеком и что его живит. Да и заголовок отсылает нас к солнечному богу.

Среди персонажей Щербовой встречаются живописцы, скульпторы, архитекторы, а то и блаженная керамистка, собирающая подаяние с куклой на руках, что подчеркивает рельефность фигуры. Нельзя сказать, что в художественном мире Щербовой отсутствует игра света и тени, что нет сумерек, но чаще имеет место наглядность распознанных лиц: «Темные волосы, скрученные на затылке в сложный пучок, темные глаза, ровные длинные брови, белоснежное лицо и губки бантиком, как у любящих матерей на стендах в детских поликлиниках». Облики и повадки портретируемых изменчивы, и они, как правило, движутся: восходят на горы, плывут, куда-то улетают. Случается, что облик распадается на дневную и ночную ипостаси, и рассказчик силится свести его воедино – при свете солнца. Порыв, а не статика захватывает повествователя и характеризует его манеру.

Разнообразна галерея словесных портретов, выхваченных из массы народа. «На службе, на улице, в метро меня мелет и перетирает мой народ. Он – то вспыхивает ссорой, то искрится шуткой, то молчит. А то безмолвствует. Я – одно из кровяных телец, струящихся в общем потоке по жилам Москвы». «Мне нравятся люди, которых я не знаю», – признается автор и для наблюдения за прежде незнакомой натурой в ее «трогательной интимности» занимает позицию невидимого наблюдателя, сродни неодушевленному предмету – «как урна, разделявшая наши скамьи». Для реконструкции возможной житейской истории наблюдаемого лица автор ведет себя скрытно. «Острые когти взгляда должны успевать мгновенно прятаться в мягкие подушечки безразличия, чтобы не зацеплять того, за кем ведется наблюдение, чтобы позволять его взгляду проходить по гладкой пустоте без тревожной подозрительности». Так происходит углубленное познание старых знакомых и развертывание предполагаемой истории мельком встретившегося человека, какого-нибудь прохожего – скажем, негра в потертом пальто.

Галина Щербова. Верю в солнце.– М.: GAUDUS, 2025. – 416 с.

«Искусство – способность верно угадывать природную естественность и следовать ей, но освободив от случайных и несущественных черт», – утверждает Щербова. Развертывание ее рассказов порой напоминает музыкальные фразы, ведь из всех искусств музыка наиболее свободна от случайностей, приводя звуки к необходимой целесообразности. Вот и проза Щербовой движима угадыванием внутренней сути людей и распознаванием лиц – в их целесообразности. Лица изменяются во времени и перемещаются в пространстве, зависят от ракурса художественного зрения, и бывает, что их способно «схватить» только искусство живописующего слова. «Любите живопись, поэты! / Лишь ей, единственной, дано / Души изменчивой приметы / Переносить на полотно», – наставлял Николай Заболоцкий. Проницательного прозаика (и искусного поэта) Галину Щербову излишне к таковой любви побуждать, ибо у нее прирожденная органика живописца.