В районном ресторане оркестрик небольшой

Там дуб в богатырские трубы играет на сильном холме. Иллюстрация создана при помощи нейросети «Шедеврум»

В этой книге собраны стихи «о музыке, композиторах и музыкантах», а также стихотворения, положенные на музыку и, таким образом, претворившиеся в песни. Подобного множества стихов о музыке нет, кажется, ни у одного иного поэта «из высшей лиги». Ну, вспоминается, конечно, что «опять Шопен не ищет выгод» Пастернака. Или: «Здесь прихожане – дети праха и доски вместо образов» Мандельштама. Это не диво. Как свидетельствует в предисловии сын поэта, писатель Александр Давыдов, музыка таинственно оживотворяла его отца. «До войны он окончил музыкальную школу по классу фортепьяно, а на фронте был ротным запевалой. Этот навык он не потерял с годами: сохранилась запись его вполне уверенного исполнения трех песен на свои слова на репетиции спектакля «Продавец дождя» Театра Станиславского. Еще, говорят, на фронте он научился бойко играть на баяне». По вовлеченности его поэзии в «музыковорот» Самойлов превосходит даже Пастернака, который, как известно, мог бы стать композитором, если бы не предпочел в итоге стихотворчество. Кажется, подобной книги еще не было, по крайней мере в русской словесности, и это потому, что нет другого Давида Самойлова.

На его стихи написано более 300 песен. Хотя первенствует в этом жанре, по всей видимости, все же Есенин. Давыдова в одном из интервью говорит: «Недавно один специалист в этой области меня уверял, что из лириков ХХ века больше песен только на слова Есенина, а другие отстают с большим отрывом». Зафиксируем как факт.

В книге несколько разделов. Наиболее обширный – бардовская песня. Есть, к примеру, либретто по пьесе Шекспира «Двенадцатая ночь», прежде не публиковавшееся, песни из спектаклей, кинофильма, радиопостановок. Особый раздел – песни «народные» в общественном осознании, то есть воспринимающиеся таковыми. Эстрадные песни и песни для камерного исполнения. Обобщая: стихи Давида Самойлова давно поют и поют на разные лады – признак неложного, поистине всенародного признания. Они всем по душе, однако ж не по причине дешевой вседоступности, но потому, что для всех открыты.

Давид Самойлов. Без музыки нельзя… / Составители А. Давыдов и Г. Евграфов. – М.: Водолей, 2025. – 400 с.

Хорошую песню не полюбить нельзя, и русскую народную, и, скажем, песни Шуберта. Не будучи музыковедом, не дерзну разбирать конечные продукты песнетворчества, но не все представляются сообразными оригиналу. Вот, к примеру, стихотворение «В районном ресторане»: «В районном ресторане / Оркестрик небольшой: / Играют только двое, / Но громко и с душой. // Один – сибирский парень, / мрачнейший из людей. / Его гармошке вторит / На скрипке иудей…»

По-некрасовски точный эпизод из провинциальной жизни.

Наиболее органичным переложением стихов Самойлова на музыку представляется общепризнанная «Песенка гусара» в ее изначальном, гитарном изводе Виктора Столярова.

В качестве вполне репрезентативного образца самойловской «музыкальной» поэзии вкратце обсудим нижеследующее стихотворение 1970 года:

Там дуб в богатырские трубы

Играет на сильном холме.

Но светлые, тихие трубы

Звучат на душе и в уме.

И слиться с землею и небом

Мечтает беспечный 

артист,

С закатом, где тополь 

над брегом

Так легок, летуч и ветвист.

Какое прекрасное свойство

Уметь отрешиться от зла,

Бродить, постигая 

устройство

Пространства, души, ремесла!

Слияния легкая тризна!

Дубы замолкают тогда.

И грозные трубы отчизна

Сменяет на флейту дрозда.

Могущественный дуб подобен многорукому великану-трубачу, выдувающему из ветряной мельницы, мельницы ветров гудящие звуки. Удивительная звукопись. Не нарочитая, а полнозвучная. Трубный дуб, словно бы вобравший в себя турбомоторное гудение ветра, почему-то приводит на ум не знаменитое andante из Simfonia concertante Моцарта, но allegro maestoso из той же симфонии, хотя они и не равнозвучны «дубовой рапсодии». Если подобная ассоциация и впрямь оправданна, то единственная параллель тут не конкретные образы (они разные и о разном), но само качество гармонии, род гармонического единства. Сродственные по генотипу гармонии – вот что, кажется, роднит текст Самойлова с произведениями Моцарта.

Это гулкое «трубато» – наполненное звучанием, оглашенное ветроголосье. В качестве альтернативы припоминается изысканная, затейливая, но несколько преизбыточная звукопись Константина Бальмонта. Проиллюстрируем этот нехитрый тезис вытяжкой из опуса Бальмонта «Челн томленья»: «Вечер. Взморье. Вздохи ветра. / Величавый возглас волн. / Близко буря. В берег бьется / Чуждый чарам черный челн…» Спору нет, виртуозно. Но здесь есть элементы провокационности, эпатажа, умышленно гиперболизированные. В контраст к ясным и просветленным благозвучиям Давида Самойлова. Это невозможно выработать.

В последнем четверостишии слышится отчетливо державинская флейта-снегирь, словно бы переведенная с помощью электронного переводчика в актуальную современность, только несравненно лучше. Дрозды вытеснили постепенно снегирей из столичного птичника, так что в наше время мегалополис стал большой «дроздовней». Но песни на стихи Самойлова звучали, звучат и будут звучать в нем. Его поэзия, будем надеяться, не подвержена забвению.