Как Воронин Нину Арбенину убил

Малый театр долго готовился к этой премьере. Летом «Маскарад» раз пять сыграли «до премьеры», обещая премьеру осенью, а пока, объясняли в театре, актерам надо еще разыграться. Осенью, когда разыгрались, выпустили премьеру. В афише Малого – это уже третий спектакль, поставленный режиссером Андреем Житинкиным, больше пока удалось поставить только штатным Иванову и Бейлису, столько же в репертуаре театра спектаклей Сергея Женовача.

Режиссер Андрей Житинкин – из тех, кому всегда есть, что добавить к уже затертому классическому произведению. Скажем, пьесу Сомерсета Моэма «Круг» (TheCircle) Житинкин, чтобы стало понятнее, переименовал в «Любовный круг». В пушкинской «Пиковой даме», чтобы не было недомолвок, графиня (Вера Васильева) проясняет то ли национальность, то ли вероисповедание Германна: «Он иудей?». Для понимания конфликта и всего происходящего в этой повести, согласитесь, это – важная деталь. В «Маскараде» графа национальность, отсутствующая ныне в российском паспорте, заполнена самим Лермонтовым («верней всего, что жид», говорит Казарин о Шприхе), так что Житинкину осталось лишь наполнить «жидовским» содержанием роль Адама Петровича Шприха, которая досталась Владимиру Носику. Вкрадчивый, суетящийся (пока никого нет, он хватает монетку с игрового стола), мягко говоря - малосимпатичный, - не зря он с первого взгляда так не понравился Арбенину. Но и у Лермонтова Житинкин нашел недостающее и потому спектакль начинается эффектной сценой явления Неизвестного (публика еще не знает, что он – тот самый Неизвестный, пока что он – просто неизвестный), который выходит, многозначительно замирает, затем закручивает стол под перестук громко тикающих часов. Вступает вальс Хачатуряна. На сцену выходят игроки. «Убита!» - говорит один из них. У Лермонтова история начинается словами первого понтера «Иван Ильич, позвольте мне поставить», но когда эта реплика становится второй, история приобретает массу новых оттенков. В этом и заключается талант постановщика – обнаружить в уже известном незнакомое, новое. У Лермонтова упоминание о национальности Шприха делается вскользь, Житинкин находит в этом ключ к персонажу.

Берясь за «Маскарад», конечно, трудно обойтись без музыки Хачатуряна. Особенно – если не знаешь никакой другой. Житинкин – знает, режиссер ищущий, он находит для «Маскарада» свои лейт-мотивы и звуки. Под каждую важную реплику, иногда – через слово, в спектакле раздается крик шакала (в других «Вишневых садах», впрочем, так резко разрезает вдруг возникшую тишину звук лопнувшей струны). Когда найдено главное – вот этот самый резкий все объясняющий и, конечно, мистический звук, уже не важными, второстепенными становятся детали: почему, к примеру, Арбенин (Борис Клюев) садится играть вместо Звездича? Нет ответа. Почему так дурно выставлен свет, - актеры то и дело перекрывают своей тенью лицо собеседника? На маскараде почему-то появляется группа шотландцев в клетчатых юбочках, которые при прыжках и подскоках игриво обнажают ляжки. А Звездич, на секунду оставив Арбенина, является в танцевальный зал в облегающих с искрой лосинах (Ох уж этот князь!..). Кого-то, наверное, порадуют и они, но в целом длинный этот танец смысла не имеет. Маскарад – конечно, место веселое, но все ж-таки не бордель.

В России, к сожалению, не привыкли ценить имя как торговую марку, прежде всего не ценят своё имя, вроде бы уже ставшее маркой, лейблом. К примеру, костюмы для «Маскарада» делал Вячеслав Зайцев. Но глядя на Арбенина, у которого из красного халата, подвязанного плетеным поясом с кистями, вылезает такого же яркого цвета жабо, начинаешь всерьез переживать: в конце концов, художник может пренебречь соответствием костюмов эпохе, но зачем же пренебрегать смыслом?!

И стихи лермонтовские почти на каждом шагу в спектакле читают «с выражением», но без понимания. Или вот – Неизвестный (Борис Невзоров). Почему, явившись в маскарад, он, не снимая сапог, в них и взбирается на кресло? Или вот – Штраль (Елена Харитонова). В отличие от иных, произносит свой текст, понимая смысл произносимых слов. И разнообразием интонаций радует. Но образ графини портят фальшивые локоны, подвешенные с двух сторон. Почему из-под парика Шприха торчат свои седые волосы? Откуда эта небрежность в Малом театре?..

На все вопросы отвечает крик шакала. Об остальном доскажут Хачатурян и «ликвидационный» Брамс.

Житинкин – из тех режиссеров, кто любит работать с массовым зрителем и играть с массовым сознанием, с его сложившимися стереотипами. Чаще всего, по-моему, - в поддавки. Еще один лейт-мотив спектакля сразу же опознается как музыкальная тема сериала «Ликвидация». Неверный ответ. Это не Энри Лолашвили, а Брамс, по мотивам которого была сочинена музыка к «Ликвидации». Но почему из богатого наследия Брамса режиссер взял в свой «Маскарад» именно эту тему, сегодня воспринимаемую почти однозначно в контексте всенародно любимого телесериала? Такое ведь не от богатства – от бедности музыкальной памяти случается. Чаще. Обычно. Хотя мотив ликвидации в «Маскараде» у Лермонтова, конечно, присутствует.

Вот еще – про массовое сознание. Думается, трудно спорить с тем, что в сознании очень многих актер Борис Клюев почти слился со своим персонажем, которого он играет в сериале «Воронины». Можно поставить трудную и благородную цель – побороть этот стереотип и предложить свое сильное режиссерское решение. Но Житинкин как будто подыгрывает этому неуместному зрительскому узнаванию, когда не раз предлагает Арбенину – Клюеву после очередной краеугольной реплики («Теперь прощай… Желаю долго жить!») засунуть руки в карманы и, насвистывая себе под нос, не спеша покинуть подмостки. Только тренировочных штанов и недостает…

Когда Арбенин наконец возвращается из маскарада домой, впервые возникает фонограмма. И дальше тоже слова главного героя не однажды звучат в записи – как если бы это были выведенные «на поверхность» внутренние монологи Арбенина. Красиво задумано, жаль, мысль по пути теряется и тогда собеседники Арбенина вдруг реагируют на его тайные размышления, точно обладают особой интуицией. В других случаях, не найдя у Лермонтова необходимого, режиссер вкладывает в уста героев «недостающие» реплики: Нина, обращаясь к Арбенину, радостно показывает только что полученный от князя браслет: «Евгений, я нашла!».

Глядя на странные пантомимы слуги Арбенина (Андрей Сергеев), поневоле вспоминаешь интересные рассказы худрука Малого Юрия Мефодьевича Соломина, который любит говорить, что в Малом театре и те, кто выходит, чтобы сказать два слова «Кушать подано!» - актеры незаменимые. Наверное, раньше такие были. Теперь – не то. Что изображает этот слуга, со шваброй носящийся из конца в конец сцены в доме Арбенина? Что там не моют? Что моют без остановки, чтобы скрыть следы прошлых и будущих преступлений?

В «Трех сестрах» у Чехова героиня тоже не понимает, - вот снег идет – какой в этом смысл? В «Маскараде» Житинкина на улице – снег, Нина приезжает на санях, а в гостиной Штраль поют птички. А когда является князь Звездич, птички тут же замолкают. Тоже загадка. Звездич в этом спектакле имеет прямо-таки магическое влияние не на одну только баронессу. Уж вроде бы он опозорен (и у Лермонтова в третьем действии на балу гости от него отворачиваются, даже не кланяются), но в спектакле в следующей сцене он как ни в чем не бывало танцует в светском обществе. Причем это не обычный танец, это – танец с лентами, отчасти напоминающий номера художественной гимнастики (воспользовавшись некоторым однообразием то подбрасываемых в воздух лент, то их же плавным опусканием, специально заглянул в программку – нет ли указания на соответствующих спонсоров, но – нет, не нашел).

Измученный ревностью, Арбенин вытаскивает на сцену большой брус льда и принимается отчаянно его дробить, почти «дословно» напоминая мизансцену из «Гамлета» Някрошюса. Но у Арбенина цель – сугубо бытовая, прозаическая: огромный кусок нужен ему был, оказывается, чтобы наколоть льда, приложить к больной голове.

В финале, кажется, еле-еле дожидается своего главного выхода Неизвестный и тут уж он спуску не дает никому. Снова в сапогах, в усах и в круглых очках, отчего очень сильно становится похожим на кино-кота Базилио, только кричит сильно громче, распахнув руки, точно собирается обнять Арбенина: «Разуверю я!!!» - тут, кажется, в свои права вступает оперетта, оттолкнув палкой Неизвестного лишь на мгновение взявшую верх мистическую драму. Теперь уже Неизвестный закладывает руки в карманы. Верно с умыслом? Его не понял я.

Когда Соломин или кто другой говорит, что Малый театр не должен, задрав штаны, бежать за комсомолом, с этими словами не хочется спорить. Пусть будет таким, как завещал ему Щепкин («Священнодействуй или убирайся вон!»), опорой русского реалистического театра, немного старомодным, но – настоящим. Ведь есть в репертуаре театра спектакли Сергея Женовача, Адольфа Шапиро, самого Соломина. Классика, не вызывающая сомнений. Но когда в круг Малого попадает Житинкин, поневоле вспоминаешь короля Лира, который, сталкиваясь с жестокостью Реганы, готов вернуться к «злой» Гонерилье: «Созданье злое кажется приятным, Когда другое злее. Кто не худший, Достоин похвалы». Так что – пусть и дальше украшают афишу Малого спектакли Иванова и Бейлиса, которые имеют больше оснований считаться опорой и по-своему старомодны. Всё лучше, чем Житинкин с его «Маскарадом», которому публика, впрочем, устроила актерам овацию, а сидевший передо мной в первом ряду господин, опоздавший к началу второго акта и неспешно прошедший к своему месту, держась рукой за сцену, когда там уже вовсю спал Звездич, а Арбенин пытался пришибить его своей палкой («Он умрет ударом»!), - так он и вовсе выход каждого актера на аплодисменты встречал высоко поднятыми руками с оттопыренными большими пальцами. Но испорченным вкусом сегодня никого не удивишь.