Надежда Муравьева ┘Книга Коррадо Ауджиаса о Модильяни заканчивается следующим скорбным замечанием: «Его жизнь прошла в бедности, она была пронизана мрачными знамениями и разочарованиями. Таким он и остался в истории – великий художник, несчастный страдалец, загадочный расточитель собственного таланта┘»
Вроде бы трудно спорить с таким романтическим видением ситуации – да, вроде бы несчастный, да, загадочный┘ Что расточитель таланта – это уж точно. И все же если отрешиться от романтики, то встает неожиданный вопрос: почему этот недюжинный талант надо так уж бурно расточать? Почему надо было с такой силой самоистребляться?
Подобного рода высказывания о художниках в широком смысле давно уже стали общим местом. Людей, истребляющих свою жизнь с размахом и со вкусом, полным-полно, и, похоже, дело здесь не в горении гения, а в чем-то другом.
В этом смысле меня всегда поражал тот же Веня Ерофеев – вот уж кто сам себя глодал со страшной силой и делал это не то чтобы очень артистически┘ Я не спорю, что талант – вообще ноша тяжкая, что художники, все как один, – люди без кожи и в мире сем им жить трудно┘
И все же здесь действительно таится некая загадка.
В русском фольклоре существует такой таинственный персонаж – волк-самоглот, тот, которому от природы назначено самого себя есть. Волк – существо мифическое, и никаких романтических объяснений этому своему перманентному желанию, даже обреченности, он дать не может┘ Он подчиняется Бабе-Яге, он – представитель лесного, древнего, родимого хаоса, он все-таки не человек...
А что же бедные творцы? Парадоксальным образом чем больше талант очередного «несчастного страдальца», тем сильнее у нас готовность объяснить это его саморазрушение, оправдать его невыносимостью внутреннего и внешнего бытия, ранимостью и т.д.
Однако вполне может существовать и другое скромное мнение обо всем этом: прямо противоположное всему вышеизложенному. Ведь вообще-то талант – это неплохой источник сил, и именно он может поддерживать своего ведомого, окрылять его, придавать ему сил, в конце концов уносить его за тридевять земель от повседневности, быть этаким ковром-самолетом (если уж пользоваться фольклорными терминами).
Это частное мнение. Не хочется никому его навязывать. Но, кажется, оно имеет право на существование едва ли не большее, чем расхожий романтический штамп про бесчисленных мучеников искусства.
