Наталия Григорьева
Кадр из фильма "Тело" (реж. Малгожата Шумовская). Фото официального сайта Берлинского кинофестиваля. © Jacek Drygała
Половина фестиваля позади, и уже показанные конкурсные фильмы, в большинстве своем, – сплошное разочарование. К примеру, «Тело» польского режиссера Малгожаты Шумовской, два года назад завоевывавшей здесь же сразу две награды, кажется несмелой и невыразительной работой. Хотя бы в сравнении с ее предыдущим фильмом «Во имя…» - слабым, нелепым, но по своему очаровательным и дерзким рассказом о терзаниях священника-гея. Завязка нового фильма выглядит многообещающей: тут и девочка-анорексичка, потерявшая мать, и ее отец, уверенный, что в квартиру вернулся дух покойной жены, и одинокая женщина-медиум, через которую призраки связываются с родными.
Впрочем, существование потустороннего мира Шумовская в итоге отвергает, сводя все к отношениям живых людей друг с другом. Более чем реалистичная и даже натуралистичная история – со всеми физиологическими подробностями борьбы с пищевым расстройством – разворачивается в напоминающих спальные районы Москвы декорациях польского города. Глаз радуют разве что пара-тройка странноватых сцен, будто из другого кино – с участием комично большой собаки и нелепо танцующей под песню про бикини неизвестной женщины. Люди, переживающие потерю близкого им обоим человека, в финале, как и полагается, находят утешение друг в друге – скучная история, которой вовсе не помешало бы появление мамы-призрака.
В берлинской программе этого года наблюдается своего рода тенденция – что ни фильм, то затянутая, депрессивная, без конца и начала драма о людях в период душевного кризиса. Любовные, возрастные, экзистенциальные – проблемы на любой вкус и цвет. На этом фоне выгодно выделяются небывало веселый Панахи или же «Перламутровая пуговица» чилийца Патрисио Гусмана – единственная документальная лента в основном конкурсе, уже заслужившая высоких оценок зарубежной прессы. В остальных программах Берлинале жанр представлен более широко: вслед за фильмом о Курте Кобейне в секции «Панорама» показали немецкий «B-movie: Lust and Sound in West-Berlin», снятый Йоргом А. Хоппом, Хейко Ланжем и Клаусом Маеком. Дословный перевод – «Страсть и звук Западного Берлина» - не передаст игры слов, отмеченной даже в начальных титрах. Lust легко превращает в lost («потерянный»), sound в found («найденный») – по сути, оба словосочетания точно описывают сюжет этого изобретательного и совсем не рядового фильма о Берлине 80-х. Главный герой – англичанин Марк Ридер, в юности променявший родной Манчестер на столицу Германии, тогда еще разделенную стеной на два параллельных и непохожих один на другой мира. Восточный, живущий по строгим советским законам, и Западный – как оказалось, изолированный от всего мира остров полной свободы и вседозволенности.
Панк-рок и электроника, волосы всех цветов радуги и металлические трубы вместо музыкальных инструментов, акции протеста и рисунки художников со всего мира, украсившие серое бетонное ограждение. Таким увидел Берлин в первый раз сам Ридер, ошарашенный собственным открытием и тем, что никто в мире и не подозревает, какую насыщенную жизнь ведет растерзанный немецкий город. Идеальное место для такого, как Ридер, меломана – полулегально поселившись в огромной заброшенной квартире в самом злачном районе, он постепенно превратился в незаменимого для местных музыкантов человека - менеджера, пиарщика, звукорежиссера.
Кадры с городской хроникой сменяются записями видеоинтервью с героями музыкальной сцены Западного Берлина 80-х. Так, что выглядят единым целым, хотя на самом деле отрывки режиссеры «B-movie» набрали из семи десятков редких, а то и вовсе забытых документальных фильмов. Реальная история Марка Ридера, лично представлявшего фильм в Берлине, проиллюстрирована поистине бесценными кадрами. Тут и запечатленное на пленку печально-ироничное импровизированное празднование 25-летия существования стены, и парад безумных нарядов на улицах, и ночные клубы, и полицейские фургоны, и танцы, и акции протеста. За кадром звучит музыка «новой немецкой волны» - ее создатели мелькают на экране, как и сам молодой Ридер, снимавший в то время собственное теле-шоу о Западном Берлине. Фильм само собой, в фоновом режиме, рассказывает не только и не столько о музыке, сколько об уникальном культурном явлении. Оно возникло, как это ни странно, благодаря стене, и по сути исчезло с ее разрушением. Как последний символ этой эпохи Ридман вспоминает концерт Дэвида Боуи в 1987 году – сцена, установленная у самой стены, динамики направленные на восток – туда, где скованные советским режимом люди изголодались по музыке. С одной стороны экрана тысячная толпа скандирует «Долой стену!», с другой – группа из 200-300 человек сперва неуверенно вслушивается в запретные звуки, потом, осмелев, танцует вместе с невидимыми зрителями по ту сторону. Некоторые даже забираются на стену, чтобы лучше видеть и слышать. В подобных случаях игровое кино не конкурент документальному – никакие декорации, закадровый голос и титры не заменят возможности своими глазами увидеть, как творилась история.
