Просто актеры

Премьера спектакля "Мадлен и Моисей", которую играют на "Чердаке Сатиры", располагает к размышлениям на производственные темы. "Мадлен и Моисей" - первая премьера этого сезона. В театре, где в труппе так много актеров (одних известных пересчитать - не хватит пальцев, а ведь помимо народных СССР, народных России и "просто" заслуженных есть еще и "списочный состав"), выходит спектакль на двоих. По одному этому совершенно ясно, что Александр Ширвиндт, новый художественный руководитель, получил в наследство немало проблем, среди которых проблема репертуара и проблема труппы - наиболее актуальные.

Помнится, на открытии "Чердака..." строители и директор театра Мамед Агаев с гордостью говорили и даже демонстрировали большие возможности малой сцены - два поворотных круга, что-то еще, свет, звук, которым позавидует иной театр. Новый спектакль вышел год спустя после первой премьеры на этой сцене. Выходит, что развитие материальной базы и ее приближение к совершенству никак не стимулируют собственно театральный прогресс.

Собственно говоря, можно и дальше пойти по пути структурного анализа и по отдельным деталям и частностям делать обобщающие умозаключения, но вряд ли стоит: все эти размышления, конечно, не представляют никакого интереса для публики, которая рвется на премьеру, идет "на Аросеву", и готова платить сумасшедшие деньги, чтобы только попасть.

И все же еще одно. Выбор пьесы - странный. Едва ли многим знакомо имя французского драматурга Пьера-Оливье Скотто. И, судя по переводу Ирины Прохоровой (воспринятому с голоса), это незнание можно простить. Но даже не в этом дело. Кто бы мог подумать, что такая заметная, громкая, шумная актриса Ольга Аросева для своего юбилейного спектакля, юбилейного сезона выберет скромную, тихую, камерную пьесу "на двоих" и в канун юбилея сыграет премьеру. Тоже - без телевизионного шума, газетного гвалта, хотя в то самое время все газеты только и писали, что про Театр Сатиры, правда, в связи с иными событиями.

Постановка - Валерия Саркисова, дорогая сценография - популярного в мире шоу-бизнеса Бориса Краснова.

По всем законам дуэтного жанра, в котором среди двух актеров кому-то одному принадлежит главная роль, на сцену первым выходит другой, роль которого - в сопровождении, аккомпанирующая. Режиссер чуть-чуть "прикрывает" Анатолия Гузенко, позволяя разыграться. Он выходит, когда свет в зале еще не погашен, ложится на кушетку, которая стоит в его кабинете и, отвернувшись от публики, надиктовывает на диктофон притчу о зародыше, который разговаривает со своей еще только будущей матерью.

Аросева не выходит, а что называется вламывается. "Несмотря на свой возраст... я очень выносливая старуха! Я сама - настоящий парижский булыжник!" - в пончо, с сумкой, в очках, съехавших на кончик носа, шумная экстравагантная дамочка, с порога засовывающая в рот сигарету. Она не сразу находит себе место и не сразу расстается с интонациями, которые до поры роднят Мадлен со многими другими героинями Ольги Аросевой (только экстравагантность будет связывать их неизменно). Оказывается, что в доме, где находится кабинет врача, не работает лифт, и Мадлен пришлось преодолевать пешком шесть этажей. "Я перебиваю", - признается она в самом очевидном своем недостатке и тут же предлагает по 5 франков за каждую такую оказию. "Я вас слушаю", - говорит ей доктор и уходит, оставляя вместо себя диктофон. И Мадлен, не смущаясь, склоняется и принимается внушать все маленькой машинке, работающей от батареек.

В ее грубоватом прокуренном голосе, вроде бы лишенном многообразия, в манерах появляются мягкость, женственность, сентиментальность, не низкая, а высокая простота - свидетельства сложности судьбы. Правда, чтобы не потерять комедийного настроения зала, время от времени все это стремительным, молниеносным наскоком перебивается каким-нибудь грубым примером или какой-нибудь прямолинейностью. Врач предлагает ей поговорить про "горечь" и "речь", про "речь" с "го-" в начале: "Что с говном в начале?" - с эстрадной прямолинейностью тут же отыгрывает его равнодушную серьезность Аросева-Мадлен.

Моисей, следуя каким-то своим инструкциям, предупреждает пациентку о последствиях занятий психоаналитикой в пожилом возрасте. Но по сюжету сеансы становятся разрушительными не столько для ее, сколько для его психики. По сюжету он, как врач, банален, пошл даже, поскольку сыплет заученными формулами, цитатами. Она, как пациент, открыта, искренна, простодушна. В бейсболке, толстовке, выезжающая на сцену - в его кабинет - на модном нынче скутере, с плейером в ушах, она меньше всего вызывает жалость.

Аросева не хочет, да пока, слава Богу, и не может играть жалкую старость. Ее героиня полна сил, а некоторая стесненность в деньгах с лихвой компенсируется бесшабашностью натуры. Но даже самый сильный характер может быть достоин сострадания. Даже самые сильные люди - не столько перефразируя, сколько переосмысляя знаменитую формулу ибсеновского Стокмана, - бывают самыми одинокими. Мадлен претендует на место в жизни Моисея. Когда-то она оставила ребенка, и, в общем, по ее разумению Моисей годится ей в сыновья. "Я - мать без работы вот уже много лет", - объясняет ему Мадлен. Сломленный, выбитый из привычных формул, регулировавших его жизнь, Моисей берет ее "напрокат", на три месяца, и Мадлен, судя по финальной, весьма схематичной сцене, возвращает его к жизни. Пейзажные фотообои в очередной раз освещаются, герои протягивают руки навстречу друг другу, и их затемненные фигуры высвечиваются в контражуре среди "эстрадных" звездочек на темном же небосклоне, взятых напрокат из какого-то шоу.

То, что Театр Сатиры не стоит в стороне от столбовых дорог русского театра и проблема режиссуры для него - не в ряду последних, - увы, видно. О Саркисове по этой новой работе можно сказать примерно то же, что и о Мокееве, который недавно работал в Театре Сатиры: выронил из рук мастерство. Владел когда-то, чему можно найти немало свидетелей, но вдруг это умение потерял, будто и впрямь выпустил из рук.

Несмотря на велеречивые позы и дорогое обрамление, есть просто Аросева. Не боящаяся простоты и в этой простоте - созвучная собственной трагикомической природе, не чуждой естественности, а, наоборот, выхолащивающейся вне ее. Значительная и интересная, непохожая на знакомые шаржированные полутеатральные-полуэстрадные типажи. И не боящийся идти на шаг или полшага "позади" Анатолий Гузенко. Они и трогают.