Михаил Жирмунский Концерты Геннадия Рождественского - всегда беспроигрышное удовольствие для любителя консерваторских концертов. Он всегда нов в своих программах, любовь к шутке превращает комментарии дирижера-энциклопедиста в изысканное развлечение. Само же мастерство Рождественского не знает аналогов: можно только поражаться концентрации смысла в его спокойном, немного вальяжном жесте, который вызывает не ясно даже откуда вдруг возникающие мощь и масштабность крупных симфонических построений. Уже лет пять московская публика отвыкала от регулярных выступлений нашего последнего великого мастера. Теперь же задолго до своего 70-летия (4 мая) Рождественский начал целый цикл юбилейных концертов, обещающих немало сильных впечатлений. Но первый же из них оставил смешанные чувства.
В премьере своего собственного сочинения, оратории "Заповедное слово русскому народу" на слова Ремизова, маэстро обратился к идеологии. Служение музыке Рождественским всегда было принципиально чуждым любому вторжению из областей внемузыкальных, внехудожественных. В своих премьерах таких непоощряемых современников, как Альфред Шнитке, давлению идеологическому он противопоставлял силу творческую. И тем неожиданнее прозвучал обрамленный им в музыку текст, "пророчествующий" о бедах русского народа, призывающий к покаянию и представляющий популярную сегодня идеологему. Чтение "слова", ставшее центром оратории, сопровождали звуковые иллюстрации "апокалиптического" характера в исполнении хора и оркестра. При этом пафос Ремизова в духе древнерусского "слова", воспринятого сквозь призму модерна, композитор истолковал буквально как мистическое озарение, а не слезную стилизацию эмигрировавшего интеллигента. Это и слышно в его пугающих, накатывающих массой оркестровых "мазках", повествующих почти что о конце света. Рождественский, таким образом, замахнулся на слишком ответственное обращение к залу, однако его прямолинейное пророчество не прозвучало. Сам по себе богатый музыкальный материал (включавший и цитаты "Интернационала", баховского Христа из "Страстей" во фразах солирующего баса), похоже, даже не имел цели перебороть власть декламации и дать внеиллюстративное толкование ремизовских переживаний. То обстоятельство, что текст выразительно и внушительно представлял Юрий Любимов, вечный диссидент, ныне официально обласканный и почтенный, наложило немало дополнительных ассоциаций. С его образом никак не получается совместить пророчество - в этом непременно видится либо хитрый подвох, либо кликушество от вдруг нахлынувшего сознания своей избранности. Шутку же серьезное сочинение Рождественского точно не напоминает.
Недоверие зала к пророческой прямолинейности оратории Рождественского, вероятно, обусловило и то обстоятельство, что нынешнее премьерное исполнение отделено от возникновения замысла десятью насыщенными годами, очень сильно изменившими наше восприятие той же проблемы судьбы и миссии России. И оратория, долго пролежав в столе автора после ее окончания в 1994 году в Стокгольме, отстала от жизни и потому не сумела объяснить происходящее сегодня. Зная особую чуткость Рождественского к звучанию сегодняшней жизни, это соображение представляется верным. Зал не воспринял этого произведения, и успех после массового исхода балкона был несколько недоуменный. Оно эффектно давило мрачной мощью, которая и так в нашей повседневности заставляет людей сполна расплачиваться за исторические ошибки, обильно поучало, но, к сожалению, не утешало и не предлагало новых переживаний.
В заключение надо сказать, что первый концерт юбилейного цикла Геннадия Рождественского надолго запомнится своим началом - кантатой Римского-Корсакова "Свитезянка" и хорами Танеева, к которым Рождественский дописал оркестровый аккомпанемент. Так бледноватые по собственной музыке хоры сочинения 1909 года обогатились неожиданными красками из слухового арсенала конца столетия. "Свитезянка" же, возникшая из красивейшей темы одноименного романса на слова Мицкевича, буквально вливалась в уши мелодическим и оркестровым богатством, замечательно звучал хор Валерия Полянского и солисты Мария Гаврилова и Виталий Таращенко из Большого театра. Можно было только радоваться встрече с мастером, как никто умеющим найти забытый шедевр и показать его красоты.
