Елена Калашникова До 19 октября в московской Галерее Полины Лобачевской, временно расположившейся в Домике Чехова, проходит выставка художников Франциско Инфанте и Нонны Горюновой «Снежный меридиан». Здесь заново переработанные и уже известные артефакты, с которыми Инфанте работал в 1968–2007 годах. Знаменитый художник, лауреат Госпремии РФ ответил на вопросы корреспондента «НГ».
– Это вам пришла в голову мысль вдохнуть новую жизнь в свои работы 1968 года?
– Нет. Это идея галереи – сделать мои работы в новых технологиях. Хотя вообще-то с кураторами я стараюсь не работать. Жуткое название! «Куратор» похоже на «прокуратор», есть еще чудовищное слово «культуролог». Они напоминают ругательства: «Культуролог ты!» или «Куратор ты последний!».
– Как обычно ваши работы попадают на выставки? Вы предлагаете их или чаще к вам обращаются?
– Никогда не предлагаю. Ко мне обращаются, а я выбираю, с кем работать. У меня нет эксклюзивных договоров – ни с галереями, ни с отдельными людьми. Я свободный художник. Свободный от всяких обязательств перед кем бы то ни было во внешнем мире.
– Вы не делаете работы на заказ?
– Нет, потому что люблю выстраивать и реализовывать собственные замыслы.
– А как живет свободный художник?
– Я совсем небогатый, обычный человек, живу, слава богу, профессиональной жизнью, тех денег, которые случается заработать, хватает на то, чтобы жить, делать свое дело и ни от кого не зависеть, тьфу-тьфу-тьфу.
– Вы сразу записываете описание образов, которые приходят вам в голову, – на бумаге, компьютере, чтобы не забыть?
– Если пишу, то от руки. Я не писатель, а художник, у меня в голове синтез в основном визуальных представлений. Они, во-первых, не требуют переложения на вербальный язык, визуальный язык вполне самодостаточен, во-вторых, я довольно давно работаю в искусстве, и за это время у меня сложился некий персональный способ анализа, его трудно описать. Но я всегда различаю, когда он присутствует, а когда его нет.
– Понятие вдохновения применимо к вашему творчеству?
– Я профессионал, это не значит, что я только летаю на крыльях воли и навыков, нет, я как раз стараюсь быть живым, а насколько эти мои старания адекватны и в какой степени соответствуют принципу живого, судить не мне. Это осознанный принцип, и он справедлив, в том числе и по отношению к диалектике выставок, которые я стараюсь не повторять и не дублировать, чтобы последующая отличалась от предыдущей. Надеюсь, этот принцип соответствует и искусству, которое осваиваю. А вдохновение, если оно посещает, бывает присуще и мне. Может быть, только не столь часто, как хотелось бы.
– Что дает вам участие в персональных и совместных выставках?
– Честно говоря, мало что дает. Иногда с выставок что-то продается, и это делает жизнь легче, появляются деньги, но жизнь так устроена, что они быстро уходят. Самое главное в выставках, конечно, встреча. У меня был хороший знакомый, он владел философским языком в отличие от меня. Он говорил, что у каждого человека есть свой художник, писатель, композитор, музыкант и так далее, тот, кто отвечает его потенциалу, другое дело, что встреча с ним не всегда происходит. Чаще всего мы, люди, транжирим время и пропускаем встречу со «своим». Но если она происходит – это счастье. Для меня важна встреча со своим зрителем. Я считаюсь с мнением зрителя, которого чувствую как сопереживающего человека. Я должен видеть в нем независимое, но встречное моему движение.
– Зависит ли публика от темы выставки? Или посмотреть ваши работы приходят только ваши зрители?
– Такое искусство не может нравиться всем. Приходят на выставку разные люди, но, наверное, больше те, кому это по каким-то причинам интересно. Но, возможно, что мой зритель придет, а я в другом месте, поэтому мы не встретимся. Есть несколько человек, три–пять, которых я чувствую и которые меня чувствуют, но мы и так знаем друг друга. Они-то и являются моим зрителем.
– Интересны ли вам отклики на ваше творчество?
– Нет. По «гамбургскому счету» мне интересно только мнение этих трех–пяти человек. Я рад, когда на выставку приходят молодые люди, спрашивают. Выступаю, когда приглашают, – рассказываю о своем искусстве, показываю слайды или фотографии или даже репродукции снимков моих артефактов (для моего понимания артефакта нет разницы между репродукцией и оригиналом). Общаться со мной обычно приходят молодые, это студенты художественных вузов, архитектурного или театрального институтов. Контакт с ними бывает плодотворным. Именно с молодой аудиторией.
– Что вы говорите молодой аудитории?
– Я люблю импровизацию, живое общение. Прошу задавать мне вопросы – необязательно об искусстве, о том, что их волнует, я сам проходил путь. Проходил, не имея опор во внешнем мире, авторитетов. В молодые годы я их просто не знал.
– Но у вас же профессиональное образование.
– Ну и что? Я учился по системе Чистякова, это реалистическая система, очень хорошая, кстати. И то, что я умею рисовать, иногда помогает в чем-то вспомогательном, но в художественной школе искусству не учат и не могут научить. Нигде не могут. Художник только сам из своего, так называемого невербального корня может выстроить смысл, который определит его как художника и соотнесет его работу с искусством. Другого пути в искусстве нет. В науке, например, можно и нужно опираться на авторитеты, накопленные знания. В искусстве это совершенно необязательно, можно не знать историю искусств и делать замечательные вещи. Искусство не политика, где составная часть профессии – хитрость и обман. В искусстве не обманешь. Хотя многие – культурологи, кураторы – пытаются насадить принципы политических взаимоотношений в культуре и искусстве. Люди, которые мало что умеют, хотят учить художников, что им делать, куда и как идти. Откуда они знают? Если у них нет и никогда не было своего искусства! И если искусство – это самоорганизующаяся система, не терпящая по отношению к себе никаких внешних руководств и указаний. Другое дело искусствоведы, арт-критики, которые находятся на своем месте – охранения искусства. А культурологи, эти запоздалые на столетие марксисты, приходят к соображениям типа: «Какое искусство лучше?» – говорит один интеллектуал. «То, которое стоит дороже», – отвечает он же. Такие соображения трущихся возле искусства доброхотов, по-моему, не выдерживают критики.
– А какой, по-вашему, главный критерий?
– Я – художник, мой критерий делать искусство, а не говорить о критериях, не переносить смысл с визуального языка на вербальный.
– А когда вы на выставку приходите, какой для вас главный критерий?
– Главный критерий искусства для меня – быть живым. Если я вижу искусство живое, то в моем сознании возникает сложнейший клубок впечатлений, чувств и прочих бесконечных связей. Этого не выразить, тем более в интервью. Давайте общаться в течение какого-то времени, и вы все сами узнаете настолько хорошо, что даже не будете спрашивать.
– Ходите ли вы на выставки своих коллег?
– Да, сам я за этим не слежу, но художественная среда Москвы не такая уж обширная, все известно, что происходит. Трудно загадывать, что даст то или иное посещение, но любой опыт – положительный, отрицательный – обогащает. Ну и потом мне интересно, что делается в сфере искусства, это моя профессия.
