В Сибирь, на Чахотку

Мы были утописты и идеалисты…Александр Трифонов. Сон о чем-то большем. 2025

Родившись в бедной и разоренной стране, мы были типичными представителями самого небитого, миролюбивого и благополучного поколения по сравнению с теми, что были до нас и на долю которых пришлись все войны, беды и смуты ХХ века. Это они всех победили и почти что реализовали грандиозный утопический проект всемирного масштаба, но судьба их наказала нами. Позже заодно с ними она пройдется и по нам – однако не до крови, не до большой крови. Это ими было придумано, как сделать так, чтобы никому на свете больше не приходило в голову ни нас убивать, ни нам никого: ядерный паритет и «миру мир». Не знавшие голода тепличные существа, сосунки мирного сосуществования. Возможно, оттого степень незрелости моего поколения была близка к критической. Словно мы были первым поколением людей на земле, где до нас не жил никто и оттого не мог никого ничему научить. Я не нахожу другого объяснения нашему ребяческому нигилизму, кроме инстинктивного отторжения нами того, что в советской школе пытались нам навязать педагоги, а дома внушить родители. Предлагаемая нам взрослыми из лучших побуждений картина земного бытия не находила подтверждения непосредственными данными наших органов чувств. Мы способны были соответствовать ей не больше, чем на курортных фотографиях, вставляя свои плутоватые рожи в овальные отверстия фанерных щитов с аляповатыми изображениями гор и моря, или в школьном хоре мальчиков, разевая рты ноликами, как аквариумные рыбки, и беззвучно распевая на два голоса «У дороги чибис», «Пусть всегда будет солнце!» и «Взвейтесь кострами, синие ночи! Мы пионеры – дети рабочих!», к умилению сочинивших для нас эти песни взрослых.

Помочь счастливо избавиться от хоровой повинности советской пионерии могло только уличение в полном отсутствии музыкального слуха и голоса и позорное изгнание из хора завучем, парторгом школы сталинского закала и женского пола. Я с ужасом думаю, что большинство наших школьных преподавателей по возрасту должно было дожить до 1991-го и уходить из жизни в 90-х. Бедные! Мы не были настолько хорошими, как им хотелось бы, а у нас не получалось доверять самим себе и тому, что изображалось на картинах и плакатах или пелось в хоре, что повсеместно транслировалось, вещалось с утра до ночи, печаталось несметными тиражами и провозглашалось с трибун. Выбор оставался за каждым из нас, и в любом случае он был чреват расплатой – как для нас всех, так и для страны. Не существует такой заповеди, чтоб совсем не врать, однако кончаются исторические эпохи, государства, страны и даже народы, когда завираются безнадежно и бесповоротно. И хорошо еще, если от них остается хотя бы звучное название – как от свистящего и скрежещущего, но все еще милого многим СССР.

Наш ребяческий цинизм и априорный нигилизм распространялись почти исключительно на советскую школу и власть, удивительным образом сочетаясь с поистине беспредельным легковерием и прекраснодушием, исходящими из представления, что человек по своей природе изначально добр. То есть издержки коммунистического воспитания в духе педагогики Руссо (сдававшего всех собственных детей сразу после рождения, пять штук поочередно, в приют из самых высокоморальных соображений и навсегда забывавшего о них) превратили нас, не мытьем, так катаньем, в самых что ни на есть утопистов и идеалистов.

…Итог всякой жизни не может быть расценен иначе как поражение (что полностью отвечает библейскому вердикту потомству Адама и Евы). Наклепали детей, переложив задачу поиска цели и смысла на других, желанных и нежеланных потомков, без спросу появляющихся из матки и, в свою очередь, уходящих без ответа. Смысл, ответ и цель прячутся и брезжат иногда где-то в промежутке между нашими рождением и смертью. Чем оправдаемся перед Богом или хотя бы перед человеческим родом – и почто жили, человеки? Нет ответа. Биологический не принимается, с богоискательским тоже проблема, а за богостроительский – бить кнутом, клеймить и пешим строем, в кандалах, отправлять всех на каторгу, «в Сибирь, на Чахотку» (как написала мне в сочинении по русской литературе одна из учениц сельской школы). Не хотелось бы думать, что все наше счастье – словно невод в поговорке «тянешь – надулось, а вытащишь – пусто» и, по сути, не больше чем секрет в физиологическом смысле, покуда не иссякают и перестают поступать жизненные силы и соки, которыми нас снабдила под расчет безмозглая природа. Когда и жизнь не в радость уже – и пришибить некому, как говаривали предки. Или пока командирский голос ангела смертей не прикажет освободить квадратные метры и сдать тела.

Поколения накатывают пенистой волной на берег, с грохотом перетирают гальку, откатываются назад и уходят в песок, всякий раз забывая прибрать за собой, передвигая с места на место и оставляя что-то по себе. Вот один непохожий камешек, вот другой, а вот и куриный бог с дырочкой, кому-то рано или поздно крупно повезет! Здесь и я где-то…