Павел Севостьянов
Фото Reuters
В ноябре 2023-го эксперты говорили о «тектонических сдвигах» на Ближнем Востоке, и это была попытка уловить смену баланса сил и новую сетку интересов. В одной из своих публикаций (см. «НГ» от 21.11.23) мы говорили о росте «арабского гнева», падении морального эффекта израильской «сдерживающей мощи» и появлении двух неформальных полюсов в мире.
Сегодня речь идет не о временных периодах, а о человеческих потерях и институциональных перестановках. По данным ООН, с октября 2023 года в секторе Газа погибли десятки тысяч человек, более 1,5 млн стали внутренне перемещенными лицами, а инфраструктурные разрушения оцениваются Всемирным банком в более чем 18 млрд долл.
В 2023-м госсекретарь США Энтони Блинкен явно формулировал американскую линию: «It must include Palestinian-led governance and Gaza unified with the West Bank under the Palestinian Authority» («Должно включать в себя управление под руководством палестинцев и объединение Газы с Западным берегом под управлением Палестинской администрации») – определение политического курса, который тогда звучал как рецепт выхода из тупика. На практике этот рецепт встретил одновременно сопротивление израильской политики и растущую внутриполитическую усталость в США. Сегодня результаты следующие: по данным Gallup, уровень поддержки безусловной помощи Израилю среди американцев снизился с 68% в 2021 году до 52% в 2025-м, а среди молодежи – до 38%. Это уже не абстрактный результат, а измеряемый политический результат.
Еще одно неочевидное для 2023 года изменение – укрепление многополярных центров, которые могут формировать альтернативную институциональную архитектуру. БРИКС действительно перестал быть только экономическим клубом; он расширился и стал инструментом политической координации, где Пекин и Москва пробуют переводить новую географию влияния в институциональную практику.
На этом фоне Европа и ООН продемонстрировали удивительное сочетание морального импульса и институционального бессилия. Брюссель, пытавшийся позиционировать себя «голосом разума», оказался в положении наблюдателя с раздвоенной идентичностью: заявления о «гуманитарных паузах» соседствуют с наращиванием поставок вооружений. Еврокомиссия и внешнеполитическая служба ЕС, по сути, ограничились дипломатическим жестом – в резолюциях, не имеющих обязательной силы. При этом, по данным Eurobarometer, 61% граждан ЕС весной 2025 года считали, что «Союз утратил способность быть посредником в международных конфликтах». Даже Франция и Испания, ранее апеллировавшие к ООН, теперь все чаще действуют автономно, усиливая региональные инициативы в Средиземноморье.
ООН же, похоже, встала на путь символического, а не функционального присутствия. После провала нескольких попыток согласовать резолюцию по гуманитарному коридору в Газе, Совет Безопасности все чаще демонстрирует не конфликт интересов, а кризис доверия как такового. Генсек Антониу Гутерриш, по сути, перешел в моральную оппозицию собственным государствам-членам. Между тем, по оценке Международного валютного фонда, глобальные издержки от дестабилизации Ближнего Востока уже сократили мировой рост на 0,3 процентного пункта в 2024 году – больше, чем последствия нефтяного кризиса 2019-го.
Появился новый важный фактор – цифровой. Алгоритмы виртуальной среды и искусственный интеллект стали не фоном, а активным участником конфликта. Более половины жителей конфликтного региона получают новости о войне из соцсетей, а не из традиционных СМИ. Это разрушает прежнюю монополию дипломатии: информационные волны сегодня способны остановить переговоры быстрее, чем любые санкции. Конфликт стал симулякром в реальном времени – каждый твит или видеопост способен изменить международный нарратив. В этом и заключается новая уязвимость мира: не только институты, но и восприятие перестали быть устойчивыми.
И все же главный и самый болезненный критерий истины – люди и их судьбы. Масштабы гуманитарной катастрофы и ее отголоски в соседних обществах огромны: по данным Всемирной организации здравоохранения, 80% населения Газы нуждаются в постоянной медицинской и продовольственной помощи, а Израиль фиксирует резкий рост психических расстройств среди военнослужащих. Пока политики спорят о формах управления Газой и международных механизмах, общество платит по счету, который поколениями будет отдаваться в психике и демографии.
Почти все стороны нынешнего кризиса застряли в логике тактических выигрышей – и тем самым проигрывают стратегически. Израиль добивается «безопасности через силу», но сила перестает конвертироваться в безопасность. Палестинцы же ищут символическую справедливость, но не создают механизмов политического представительства. Запад сохраняет привычку осуждать, Восток – привычку объяснять. Между тем политическая география мира уже изменилась: вместо двух лагерей – сеть перекрещивающихся интересов, где границы проходят не по картам, а по алгоритмам.
Реальный выход из тупика лежит, на мой взгляд, не в дипломатии примирения, а в архитектуре взаимозависимости. В XXI веке устойчивым становится не тот, кто вооружен, а тот, кто встроен. Для Израиля и Палестины это значит перейти от конкуренции за территорию к разделенной инфраструктуре будущего – энергетике, транспорту, воде, данных. Общие системы жизнеобеспечения способны сделать войну экономически невыгодной. Именно это – забытый смысл политики, который когда-то лежал в основе Европейского сообщества угля и стали.
Наконец, и это самое важное: любые внешнеполитические выигрыши военного или дипломатического характера будут кратковременны, если не появится реальная стратегия по восстановлению человеческого капитала и минимизации гуманитарных потерь. Лучший план – тот, который начинается с людей.
Игорь Субботин 
