Надежда Муравьева Один польский писатель предупреждал об опасности похуже снобизма – когда литературный труд становится чем-то обыденным, привычным, «хлебом насущным» не для, я извиняюсь, души. Вернее всего, он попросту имел в виду бульварные романы, массовую, так сказать, продукцию. Разного рода модные опусы и прочую небезынтересную ерунду.
Ведь именно они пекутся, как булочки, и потребляются в бешеных количествах неразборчивой публикой (также можно их сравнить с поставкой горячих пирожков и прочих незатейливых кулинарных изделий). Это даже не хлеб насущный, а какие-то пирожные, о которых говорила во время оно некая французская королева. Она, помнится, предлагала бедным есть их вместо хлеба.
Вот, похоже, сейчас у нас и в самом деле перебор с литературными пирожными. Есть на всякий вкус: с воздушным кремом из женских взвизгов и любовных вздохов, есть стильные подражания подражаниям – в ядовитой глазури, есть сахарные кренделя и пирожки с развесистой клюквой – про «Россию, которую мы потеряли» и про «Русь моя, жена моя»...
Есть переводные пончики с французским, английским, американским сиропом – причем один сироп неотличим от другого: все они на вкус приторны и пахнут резиной... Почему-то при прочтении их охватывает странное чувство – то ли глобализация испортила литартурную кухню, то ли читатели сошли с ума и уже не отличают Америку от Франции. Все они написаны одинаковым языком... Может, их авторы закончили одну и ту же поварскую академию?
По большому счету все эти литературные штучки пахнут резиной.
Как говаривал Михаил Булгаков примерно по такому же поводу: «Дешевка это, милый Амвросий...» Да, спорить мы не будем. Дешевка.
Можно ли этим отравиться – другой вопрос. Вообще-то во всех медицинских справочниках написано, что чрезмерное потребление сладкого ведет как минимум к ожирению и отупению. И вообще хлеб насущный куда полезнее для души и желудка, чем избыток сладкого. Да и молимся мы (те, кто молится, конечно) все-таки об этом самом хлебе. По крайней мере, о быстрой и бесперебойной поставке с неба пирожных я молитв не знаю.
Конечно, мне могут возразить, что хлеб – это пошло и скучно. Добротная литература про живое – это же так банально... Нет в ней ни изюма, ни остроты, ни на худой конец даже тмина... Ничего нет – одно голое тесто.
Тут, похоже, весь вопрос в том, насколько сильно и полнокровно в нас здоровое чувство голода. Ведь если ты алчешь по-настоящему, то вряд ли захочешь лимонада и пирожных. Хлеб и вино – простые, незамысловатые – будут куда предпочтительней.
Объелись мы, что ли, паюсной икрой и другими деликатесами? Известно ведь, что такое бывает с обжорами: они уж и не знают, чем себя усладить, натрескавшись разных невероятных разностей. Вот и приходится им сочинять разные петушиные гребешки в соусе из петушков или ящериц по-африкански в маринаде из синих пиний... Ужас, одним словом, и гортанобесие.
Кстати, хорошее это слово – гортанобесие. Крепкое. Мощное. Говорящее.
Когда, к примеру, читаешь Булгакова или Пушкина, чувствуешь, что ешь что-то вкусное. И чувство сытости у тебя тоже какое-то приятное: знаешь, что съел что-то здоровое, и радуется организм.
А попробуй употребить много нынешней поэзии в приторных завитушках всех видов и мастей или полкило гламурной литературы...
Да, недаром сравнивают творчество с кухней. Недаром все у того же Булгакова современные ему горе-писатели, поставщики советского бреда и мусора, объедаются у Грибоедова раскисшим мороженым и филейчиками, а ведь Грибоедов-то – это самый настоящий ад! Он и сгорает, кстати, совершенно закономерным образом...
Так что пища духовная – не просто метафора.
Вот какая штука.
