С Чеховым на дружеской ноге

Алексей Холиков. Мережковский и окрест… Текстологические разыскания между эстетикой и политикой: от «упадка» литературы до распада империи.– М.: СПб.: Нестор-История, 2025. – 288 с.

Впрочем, в такие списки наверняка войдет Дмитрий Мережковский (1865–1941). Поэт, писатель, критик, переводчик, религиозный мыслитель и общественный деятель влиял на многих современников, став наряду с Валерием Брюсовым творцом русской версии символизма. Нобелевский лауреат Томас Манн признавался, что его настольной книгой был труд Мережковского о Гоголе, а Зигмунд Фрейд использовал роман Дмитрия Сергеевича о Леонардо для эссе о мастере Возрождения. Не менее важно, что значение классика ощущается и ныне. Писатель и переводчик Елена Костюкович обращает внимание, что целый ряд сцен в «Таинственном пламени царицы Лоаны» Умберто Эко написан под влиянием дебютного романа Мережковского «Смерть богов (Юлиан Отступник)».

Подобной известности автор «Грядущего Хама» добился не только за счет дарования. В монографии, посвященной доэмигрантскому периоду его жизни и творчества, историк литературы Алексей Холиков, основываясь на разнообразных, в том числе и архивных, источниках, рассматривает стратегии само(ре)презентации, а по сути, самопиара, которые применял мэтр.

Целью создателя «Вечных спутников», отмечает ученый, было показать себя «человеком, сформировавшимся вопреки среде и «удушающей» атмосфере времени на почве мировой литературы… ведущим свою поэтическую генеалогию от самого Пушкина». Кроме того, лично знавшим Достоевского и общавшегося на равных с писательской элитой, а потому «едва ли не первым, кто оценил талант начинающего Чехова» и, естественно, с детства отличавшегося религиозностью.

Сравнивая редакции «Автобиографической заметки», а также привлекая другие источники, исследователь корректирует содержащиеся в ней факты. В частности, мемуары супруги писателя Зинаиды Гиппиус, основанные, помимо прочего, на устных свидетельствах Мережковского, опровергают писательское утверждение о ранней религиозности, а в его письме вдове Достоевского ничего не говорится о знакомстве Дмитрия Сергеевича с Федором Михайловичем.

Другая важная тема монографии Холикова связана с анализом малоизученных текстов Мережковского. Таковым, например, является очерк «Селение Винчи», включивший в себя не только автобиографические черты (Мережковский и Гиппиус посетили место рождения гения Ренессанса). Интересно, что ряд описаний пейзажа в дальнейшем перешли в роман «Воскресшие боги. Леонардо да Винчи».

Подобные заимствования не были редки, и, возникая в виде проходной лекции или малозначащей газетной заметки, превращались в итоге в программные сочинения. Ученый находит соответствующие параллели между статьями «О Чехове», «Откуда взялся босяк?» и «Чехов и Горький». А «Мещанство и русская интеллигенция», «Китай в Европе» и «Умирающий гладиатор» составили «Грядущего Хама».

Правда, и тексты, не входившие в дальнейшем в авторские сборники, могли поднимать сложнейшие вопросы. В статье «О патриотизме» писатель бросал интеллигенции справедливый упрек, что «она ненавидела самодержавие. А вся Россия была самодержавною. Самодержавие было не маской, а лицом России… Но вот самодержавие свергнуто. Теперь, кажется, можно бы любить Россию свободную. Отчего же нет этой любви? Что мешает?»

Не менее парадоксален и «Невоенный дневник. 1914–1916», где, не считая статей на исторические темы («Декабрист Булатов», «Декабристы в 60-е годы») и философские (работы о Чаадаеве и Соловьеве), содержались цитаты и образы из Байрона, Гете, Ибсена, Шекспира, Шиллера и многих других. Холиков соотносит этот список со знаменитым сборником «Вечные спутники», справедливо заключая, что «со временем из сферы чистой эстетики они перекочевали в публицистику».

Как объяснить подобный холодный прагматизм и стремление к мистификации?

Самое простое – вслед за Валерием Брюсовым и философом Петром Струве повторить слова о «великом презрении к людям» Мережковского. Тем более что так, вероятно, и было в действительности. Но куда важнее, что подобный пиар и самоцитирование в итоге и создали то наследие мастера, которое пережило и его самого, и большинство его критиков.