Чувствительная к деталям

Весной ветер дует вдоль дорог Пекина и приносит с окраин Гоби песок в напоминание о прошлом. Фото Reuters

Поэтесса Ирина Чуднова – редкий гость в России, уже много лет она живет в Китае. В конце прошлого года Ирина прилетела в Москву на вручение «Русской премии» – в номинации «Поэзия» она вышла в финал. В середине июня в Китае состоялась 31-я Пекинская международная книжная ярмарка. В ее программу вошел «Пушкинский фестиваль», организованный Столичным педагогическим университетом, Чуднова стала одной из самых ярких участниц форума. В августе в Пекине, в Российском культурном центре, запланирован большой творческий вечер Ирины Чудновой. О китайских переводах, о том, как стать писателем, тоске по стихам и другом с Ириной ЧУДНОВОЙ побеседовал Юрий ТАТАРЕНКО.

– Ирина Викторовна, где выучили китайский язык?

– В Китае. 2 сентября 1993 года мой поезд отправился с Ярославского вокзала Москвы на восток. Ехала учиться геологии, не то что не зная ни одного слова по-китайски, но и не имея никакого особенного интереса к Китаю. Знала, конечно, историю из школьного курса, знала «Книгу Перемен», еще в школе читала некоторые классические китайские романы. Практически сразу стало понятно: Китай не западная заграница, это совсем другое – нечто, что захватывает, что любишь вопреки или уезжаешь. И я полюбила этот новый для меня мир вопреки всему. О том, как я переехала в Китай, написала рассказ «Ли Бо «Сы Гусян».

В Пекине живу с осени 2001 года. Приехала из Уханя вечером 10 сентября, разбирала вещи, подключала технику. В итоге в Сеть вышла только днем 11 сентября. И сразу пошли новости о том, как самолеты влетают в башни Всемирного торгового центра в Нью-Йорке. Вот тут и закончились и моя личная первоначальная эпоха, и какая-то другая, глобально историческая. Я как бы спустилась в мир большого города, в мир иной жизни. Хотя, как оказалось, в Пекине несколько тысяч говорящих по-русски.

У меня есть миниатюра об этом городе, написанная к фотографии 2013 года, «Направление движения»:

«Весна. Пекин обнажен: деревья, дома, люди – все представляется остовами, скелетами, конструкциями пока не прикрытыми спасительной рубашкой листвы. Весной ветер дует вдоль дорог – с востока на запад, с севера на юг – приносит с окраин Гоби пыль и песок в напоминание о том, что еще каких-то сто лет назад вот по этим самым местам шли верблюды, тащили на горбах уголь и бумагу, чай и соль, шелк и фарфор, рис и просо – туда и обратно. А теперь коренной уроженец Пекина или приезжий, пришлый, сядь на городской автобус, устройся у окна, грейся на солнце, щурься, смотри, как проспекты пересекают друг друга, закручиваются развязками, как скользят тени по серому бетону, по пурпурным стенам исторических зданий, читай названия, напоминающие о верблюдах со старых фотографий. Лови приметы прошлого – десяти-двадцати-пятидесяти-столетней давности и, если сумеешь, если знаешь, куда и как смотреть, – более дальних времен. Поймай время за хвост и, если ум твой не занят более насущными мыслями, скользи-перетекай с названия на название, с топонима на топоним. Как причудливы маршруты автобусов, везущие пассажиров от мест, где жили золотари, через район торговли фарфором, вдоль бывшей городской стены из серого камня – во-он ее остатки, на север, туда, где был земляной город, где топтались верблюды и ослы, разгружали-перегружали тюки, а потом шли, минуя заставы городских ворот, в разных направлениях, а теперь на том же самом месте – двойная стройплощадка – возводят офисную высотку и станцию метро. Город-конфуцианец приосанивается, кутается в зеленое армейское пальто, которое не изжил и двадцать первый век, открывает взору имперский размах и имперски сдержанную строгость Китая.

И ветер дует – то в борт твоему автобусу, то в хвост, вон люди поднимают воротники – пыль на зубах, весна. Город гол, и деревья голы, и широкая ладонь упругого потока вертит смерчики пыли вдоль проспектов, надувает песок в узкие бронхи переулков. Апрель».

– Знают ли китайцы русскую литературу? Правда ли, что самый большой интерес там только к Александру Пушкину?

– Китайские переводчики любят работать с авторами с именем. И на Пушкине они словно соревновались между собой. Одно время едва ли не ежегодно в разных издательствах выходили практически полные собрания Пушкина на китайском. А теперь переводчики соревнуются на Пастернаке и романе «Доктор Живаго», на булгаковском «Мастере и Маргарите». Переводят пьесы, конечно, с целью постановки. Также переводят на китайский Анну Ахматову, Марину Цветаеву, Бориса Рыжего, Льва Рубинштейна, Алексея Парщикова. Переводят и современных молодых авторов. Тут должны сойтись интерес переводчика к автору, понимание его значения для русской литературы и возможность найти издателя, а также иногда такой счастливой встрече способствуют современные культурные обмены, окололитературные дружбы, да и попросту взаимный интерес одной культуры к другой, как продолжение взаимного интереса людей.

– Когда начались ваши стихи?

– В дошкольном возрасте знала километры чужих стихов. А свое первое стихотворение было написано в пять с половиной лет. Его записала моя прабабушка и подарила мне этот листок потом, когда мне было уже, наверное, лет восемь-девять. После чего я стала писать стихи с некоторым осознанием ценности этого занятия.

– А что изменилось после первой публикации?

– Мне она не понравилась. В 2000 году одно из моих стихотворений издатель самовольно сократил. Я никак не могла повлиять на этот процесс. Мои стихи в российский журнал передал профессор, который приезжал в Китай в командировку, он узнал, что я пишу стихи, и отвез несколько моих стихотворений в Россию. Когда почти год спустя мне пришел по почте авторский экземпляр, я уже основательно забыла сам факт передачи стихов, даже сперва не поняла, что это за журнал. Но потом обнаружила свою фамилию и увидела, что стихи обрезали. Профессор потом написал мне об этом, объясняя тем, что так на отведенное мне место вмещалось на одно стихотворение больше. Я задумалась: а в каком виде мои стихи дойдут до людей, если они вообще когда-нибудь дойдут? В итоге это привело к моей первой публикации в Сети в 2000-м.

– Писательское счастье – это ежедневное вдохновение или любовь миллионов?

– Не знаю. Счастье – слишком хрупкая материя, чтобы его вербализовать, да еще и предпочесть одно другому. Может быть, как в старом фильме «Доживем до понедельника», счастье – это когда тебя понимают? Но ведь и когда не понимают, это тоже может быть счастьем, ведь движущая сила – это разность потенциалов, способность двигаться от одной точки к другой. Главное – ощущать подключенность к поэзии. Тогда кажется, что сам факт написания чего-то подлинного уже меняет мир, даже если его никто, кроме автора, не видел. Хотя место поэзии не в столе, а перед глазами читателя.

– Что помогает вам «домолчаться до стихов»?

– Сосредоточение и впечатления. Иногда это сознательный поиск последних, иногда случайная зацепка, крючок, буквально образ какой-то, наблюдение, созвучие, деталь. Я вообще очень чувствительна к звуку и деталям. От деталей полшага до обобщения.

– Ожидать ли миру нового Льва Толстого?

– Каждое время рождает своего главного выразителя. Так или иначе. Правда, кажется, сегодня литература должна для своего влияния на культуру уметь взаимодействовать с другими видами искусства.

– Как различаете хорошие стихи и не очень? А хорошие и великолепные?

– Стихи для меня – это техническое понятие. Хорошие – мастеровитые, ладные, крепкие, сделанные в хорошем смысле. Но поэзия важнее. А это штука такая, что она может задеть краешком, может погладить стихи, а может и поселиться на них – или пролететь мимо, несмотря на всю техническую мастеровитость и виртуозность стихотворения. Стихи могут срабатывать, как ловушка для поэзии. Но ловушкой могут быть и проза, и фотография, и музыка. Да что угодно, хоть кулинария или программирование. И все то, где есть поэзия, имеет для меня большую ценность.

Великолепные – это, видимо, те самые, на которых поэзия поселилась, и это чувствуется физически – буквально останавливаешься, забываешь, чем только что жил, и отдаешься этой поэзии. Так бывает при контакте с чужими. При написании своего сила поэзии словно вытягивает из обыденности в подлинное осознание момента слияния с чем-то, что больше тебя. Околодуховное состояние.

Когда у меня был период поэтического молчания, я серьезно увлеклась фотографией. Поэзия – это всегда какой-то бонус, который тебе подбрасывает мир, и твоя задача – уловить его, заметить и щелкнуть вовремя затвором. Но, я думаю, у каждого фотографа есть в памяти кадры, которые он не сделал по той или иной причине, может быть, даже намеренно, из иррационального желания не стреноживать мгновение, сохранить его в памяти, а не на светочувствительном элементе. В какой-то момент таких «упущенных фотографий» стало все больше, и стихи вернулись.

Мой читательский восторг бывает от чего угодно – от одной строчки, от тропа, умной мысли, изящной формулировки, от юмора, перечитывания классики, которая раньше воспринималась иначе, а тут вдруг открылось нечто другое. От никому неизвестного текста сетевого автора и даже от прекрасно разыгранного диалога в Сети в виде комментариев – заранее никогда не предугадаешь. Собственно, я и читаю ради этого. И читатель я благодарный, настроенный увидеть интересное в разных текстах.

– Можно ли выучить на писателя? Мастер-классов и семинаров для этого достаточно?

– Когда-то ведь не учили и писатели откуда-то брались, самообразовывались. Конечно, современный мир таков, что, вместо того чтобы изобретать колесо, можно сэкономить время, получив необходимые знания и навыки. Но ведь именно склонность и первичный интерес, а также желание практиковаться определяют многое. Что толку владеть приемами построения сюжета или композиции, если ты не пишешь, не практикуешься? И практика тут едва ли не главный учитель – твоя задача ставит тебя перед выбором, и ты приобретаешь необходимые умения. Ощущение времени и вечности – хорошие учителя, на этой разности потенциалов и возникает поэт как личность.

Поэзия – делание индивидуальное, может быть, самое замкнутое на авторской индивидуальности, недаром же мир практически не знает соавторств в поэзии, но именно тут ключевой фигурой может оказаться наставник – кто-то, кто заинтересованно посмотрит в годы формирования на сделанное и подсветит что-то, чего, может быть, сам автор не замечает. Обычно такие встречи – это счастливые подарки судьбы, особенно важные в юности.

– Когда стихи написаны, что происходит сразу после этого?

– Что угодно. Жизнь продолжается. Когда-то мне казалось, что вот написала и, может быть, больше никогда уже ничего не напишу. Но с некоторых пор я знаю, что скорее всего напишу. После того как стихотворение создано, чувствуешь себя очень хорошо, как человек, который только что сделал то, что должен, что-то очень правильное. Сдается мне, тоска по стихам, когда случается перерыв, – это как раз тоска по этому ощущению.