Спели в подвале, сплясали у колодца

Настоящие, не оперные страсти «Слепых».
Фото с сайта Музыкального тетара им. Станиславского и Немировича-Данченко.

На сцене Музыкального театра им. К.С.Станиславского и Вл.И.Немировича-Данченко прошла премьера оперы «Слепые» Леры Ауэрбах. Это финал проекта «Лаборатория современной оперы», инициированной «Опергруппой» и ее художественным руководителем Василием Бархатовым.

Пожалуй, самым удачным спектаклем «Лаборатории» стала постановка оперы Сергея Невского «Франциск» в Большом театре (подробнее о ней – в «НГ» от 18.09.12). Две другие – «Сны минотавра» Ольги Раевой и «Три четыре» Бориса Филановского – вызвали вопросы, прежде всего к постановщикам: слишком уж незначительное внимание они уделили собственно музыке (в опере!). В Театре Наций («Сны минотавра» поставили Кирилл Вытоптов, Екатерина Василева, Илья Шагалов) оркестр задвинули в глубину сцены, так что складывалось впечатление, что музыка здесь – для подзвучки впечатляющих режиссерских идей, отталкивающихся от колоритных образов автора либретто Владимира Сорокина. А на цокольном этаже башни Федерация было так холодно и неуютно, что хотелось только одного – поскорее выпить тот бокал шампанского, который был обещан по окончании так называемого спектакля. Это, конечно, шутка. Жест постановщиков – этакая пощечина комфорту – бил точно в цель. Собственно, спустить зрителей в подвал и есть вся постановка. Да еще разделить их на два зала: одни видели оркестр, но как в кино – на экране, другие – могли наслаждаться живым звуком, но ничего не видели – музыканты были скрыты целлофановой пленкой. В середине спектакля зрителей из второго зала гуськом повели в первый, в общем, сосредоточиться на опере было решительно невозможно, смаковать же ощущения от происходящего – пожалуй, да, а этого и добивались постановщики, режиссер Дмитрий Волкострелов и художница Ксения Перетрухина. Резюме краткого разговора с Ксенией: никаким message сегодня никого уже не удивишь, все всё знают или по крайней мере слышали, поэтому мы работаем со зрительским восприятием. Пришлось по возвращении домой найти в Сети запись оперы Филановского и (в комфорте!) наконец послушать музыку – оказалось, здорово!

Над оперой «Слепые» работали выпускники РАТИ: режиссер Дмитрий Белянушкин и художник Александр Арефьев, за музыкальную часть отвечал главный дирижер театра Феликс Коробов, который право исполнения отдал своим коллегам Тимуру Зангиеву и Александру Топлову. По замыслу постановщиков спектакль принял форму театральной дилогии, и вступлением, или парой, «Слепым» стала сценическая версия вокального цикла Елены Лангер «Песни у колодца». Не скажу, что решение это было верным: основное сочинение померкло на фоне «вспомогательного». Лангер – выпускница Московской консерватории, ныне живет и работает в Лондоне, довольно удачно – именно в оперном жанре. «Песни у колодца» – не опера, это вокальный цикл для нескольких певцов (два сопрано, два меццо, тенор, баритон, бас) и инструментального ансамбля, построенный на фольклорном материале. Лангер – очень тонко, умно, музыкально – вытащила, обнажила темную, подчас пугающую, экстатическую природу плачей и вместе с тем раскрыла пантеистический мир плясовых. Белянушкин и Арефьев нашли для «Песен у колодца» достойное обрамление, с занавесом из расшитых полотенец, ярмарочными масками, траурными черными рубахами, длинными косами, прялкой, ну и, конечно, колодцем, в роли которого выступал сундук с водицей. Среди исполнителей были и начинающие, и ведущие солисты театра – Наталья Мурадымова и Анна Викторова.

Партитура Леры Ауэрбах ничем особенным не примечательна, это хоровая сцена a cappella с сольными партиями, отдельные ее фрагменты напоминают литургическое письмо, отдельные – песни группы Queen. Есть еще зловещее инструментальное вступление, ничем не оправданное, поскольку никак в дальнейшем этот материал не развивается и не «работает».

Там, где у Меттерлинка крошечный забытый остров, пугающая, ужасающая неизвестность, у Александра Арефьева – замкнутое пространство: заброшенная комната со старой разбитой мебелью, провалившимся паркетом, неработающими телевизорами, бутылками в цветочных горшках, где слепые тщетно ждут своего поводыря. У Меттерлинка в финале – метафора смерти (единственный зрячий в этой компании – младенец, отчаянно кричит). У Белянушкина – наоборот, символ надежды: приходят дети (ангелы?) и показывают слепым выход – или отправляют в Царствие небесное?