То ли трагик, то ли шут

Эссада Бея долго не могли разоблачить. Фото 1930-х годов

По сию пору он числится в странах Ближнего и Среднего Востока классиком мусульманской литературы – он и в самом деле родился в Баку, но не в мусульманской, а в зажиточной семье русских евреев, хотя отрицал свое еврейство – по крайней мере частично. В Берлине, куда его семья в конце концов эмигрировала, он учился в одной школе и дружил с Еленой Набоковой, сестрой будущего классика русско-американской литературы. В Вене, окончательно исламизировавшись, он выпустил книгу «Аллах велик» – о возрождении мусульманства. Одновременно соавторствовал с Вольфгангом фон Вейзлом, союзником Владимира Жаботинского, который возглавлял ревизионистскую ветвь ультрасионистского движения.

Среди множества его прозаических и публицистических книг есть биография Сталина, а когда судьба отвернулась от него, он предложил итальянским властям написать проплаченную книгу о Муссолини, и дуче уже было согласился, но проект лопнул, тайное еврейство лжешейха выплыло наружу, и за ним началась настоящая охота, которая кончилась бы Освенцимом или Треблинкой, где погиб его отец, если бы судьба не опередила преследователей. Человек, родившийся как Лёва Нуссимбаум и ставший писателем Мохаммедом Эссадом Беем (он же Курбан Саид; кстати, см. статью о нем Андрея Мельникова «Хадисы бакинского еврея» в приложение «НГ-Религии» от 01.08.2023. – «НГ-EL»), а в последние месяцы выдававший себя в Италии за американца, умер от гангрены 36 лет от роду в маленьком городке Позитано, что к югу от Неаполя, не смея обратиться к врачу, дабы не выдать себя.

Не парадокс ли – гангрена спасла его от смерти в концлагере!

Головокружительная судьба этого человека была прочно подзабыта, пока в New Yorker не появился пространный очерк о всех ее необычных коленцах. А вскоре вышла большая, с иллюстрациями, книга о нем Тома Рииса: «Ориенталист. Отгадка тайны странной и опасной жизни». Рецензенты справедливо замечали, что если бы Риис написал не исследование, а роман, его сюжет сочли бы неправдоподобным и не поверили бы ни слову.

Чего не хватает в этом добросовестном исследовании, так это исторического подхода к судьбе героя, которая возникла на скрещении личной его биографии и истории литературных мистификаций – от песен Оссиана, которые автор XVIII века приписал барду III века, до литературных розыгрышей Проспера Мериме, на один из которых попался Пушкин и перевел из сборника Мериме так называемые «Песни западных славян», которые в действительности сочинил – а точнее, стилизовал и спародировал – сам Мериме.

Другой его розыгрыш – «Театр Клары Гасуль»: собственные пьесы Мериме приписал несуществующей испанской актрисе и даже поместил на контртитуле ее портрет. На самом деле – свой собственный, но в женском платке и в испанском платье.

Проспер Мериме, фантазер и проказник, любил рядиться в чужие одежды. В конце концов, и его «Кармен» – это удавшаяся попытка француза создать испанский национальный образ. Испанцам вообще везло на иностранцев, которые творили за них этнические мифы (понятно, за исключением Дон Кихота и Санчо): «Болеро» Равеля, «Дон Жуан» Гофмана и Моцарта.

Меня, однако, в связи с судьбой Эссада Бея – Льва Нуссимбаума интересует другой вопрос: влияет ли на художественную ценность произведения то, что настоящий автор приписывает мнимому либо подписывает псевдонимом, а то и вовсе издает анонимно?

Поначалу судьба явно благоволила Льву Нуссимбауму. Он родился в 1905 году в Баку, когда тот переживал нефтяной бум – половина мировой нефти проходила через город, ставший космополитической столицей Кавказа. Что принесло непосредственную выгоду его семье, которая переехала в Баку из черты оседлости: Абрахам, отец Льва, разбогател именно на нефти.

Неудовлетворенность своей, как ему казалось, заурядной биографией привела Льва еще в детстве к мифотворчеству: отрицая еврейство матери, настаивал на ее аристократическом происхождении и даже родстве с Николаем II: «У нас с ним схожие характеры», – утверждал этот маленький сноб. Среди его многочисленных книг – биография последнего императора.

Позднее именно как профессиональный биограф – царя и Сталина – он и рискнул предложиться Муссолини, но, увы, тот уже принял расовые законы в оппортунистической попытке умилостивить Гитлера. Было уже не до литературных игр и мистификаций, но когда Лев Нуссимбаум это понял, было уже поздно, и ему пришлось срочно бежать от своих гонителей, которые отлично знали, что никакой он не американец и не мусульманин, а стопроцентный еврей. Погоня шла буквально по пятам – словами Арсения Тарковского:

Когда судьба по следу шла 

за нами,

Как сумасшедший с бритвою

 в руке.

Ориентальные атрибуты интересны, но не все в них разбираются. Борис Кустодиев. Продавец ковров (Татарин). 1920. Музей-квартира И.И. Бродского, СПб

Увы, ненадолго – большевики отвоевали Кавказ, включая Баку, и отцу с подростком-сыном снова пришлось бежать – на этот раз в Константинополь, а уже оттуда в Берлин, где между двумя мировыми войнами Эссад Бей становится заметной литературной величиной, признанной по всей Европе.

Способствуют этому его несомненный талант, литературная плодовитость и – не в последнюю очередь – авантюрный характер. Он не просто скрывает свое еврейство, но выдает себя за шейха Мохаммеда Эссада Бея. Под этим именем он печатает бесчисленные статьи и больше дюжины книг. Так с лица земли исчезает один человек, а взамен появляется другой, нисколько вроде бы на него не похожий и никак с ним не связанный.

Его красивое восточное лицо в богатом тюрбане, большие драгоценные серьги в ушах да еще кинжал за поясом выглядят достаточно эффектно, чтобы добавить ему славу как писателю. Это, однако, не совсем то же самое, что голливудские псевдонимы типа Кэри Грант, Грета Гарбо или Мэрилин Монро.

Лев Нуссимбаум, русский мальчик из Баку с еврейскими предками из черты оседлости, пытается найти некий симбиоз между Востоком, к которому принадлежит фактом своего рождения, и таинственным, загадочным, экзотическим Востоком, к которому его влечет как человека и писателя.

Он не только выбирает восточные сюжеты для своих популярных романов, но и как автор перевоплощается в восточного шейха по имени Эссад Бей. Почему нет? Под этим именем он становится известен читателю, и до «разоблачительной» статьи в New Yorker никто не подозревал, что это псевдоним и кто за ним скрывается.

Многие мусульмане на Востоке до сих не верят в литературный розыгрыш и продолжают запойно читать его любовные романы, а бакинцы предлагают их иностранцам в качестве художественного путеводителя по своей стране. Да и не псевдоним это вовсе! Точнее будет назвать это перерождением, вторым рождением, новой реинкарнацией автора.

Человек фантазийный, он придумывал себе биографию, как придумывал свои восточные сюжеты. Став Эссадом Беем, Лев Нуссимбаум сам превратился в литературного персонажа наравне с остальными героями его ориентальных романов. Наверное, он уже и сам не знал, кто он на самом деле: так далеко зашел в литературной – и не только литературной – игре.

Скорее, чем игра или мистификация, это был своего рода перформанс, в котором актер без остатка перевоплощается в своего персонажа. Тем более этот персонаж был не совсем вымышленный, но вымечтанный – возможно, с детства. Романтически настроенный мальчик из Баку превратился в писателя-романтика, чьи романы – нечто промежуточное между Александром Грином и мыльной оперой. Отсюда такая у них бешеная в прошлом популярность, что они дожили во многих странах до наших дней. С одной важной поправкой – его романтизм был ориентального толка.

Необходимо поместить этот ориентальный романтизм в исторический контекст, чтобы понять его.

Были времена – хоть и давние, но довольно большой, в несколько столетий, протяженности, – когда вымечтанный Львом Нуссимбаумом симбиоз еврейско-мавританской (а отчасти и христианской) культуры существовал на самом деле. Дело было в мавританской Испании – до реконкисты, отвоевания христианами у арабов Пиренейского полуострова, когда из Испании и Португалии были изгнаны и арабы, и евреи.

Альянс этих народов – с конца первого тысячелетия до середины второго, в то время как остальная Европа была погружена во мрак Средневековья, – был необычайно плодоносным в торговле, науке, культуре. Достаточно назвать такие имена, как философы араб Аверроэс (Ибн Рушд) и еврей Маймонид, последователи Аристотеля. Именно мавры и евреи, переводя и трактуя греческих философов, послужили мостом между античностью и Ренессансом. Неизвестно еще, сохранились бы многие древние тексты, если бы не они.

Баку был тогда интернациональной нефтяной столицей. Алексей Боголюбов. Вид Баку. 1874. Донецкий областной художественный музей

Помнил ли он сам о своей предыдущей инкарнации, когда в начале 1930-х начал флиртовать с самыми оголтелыми фанатиками крайне правого политического спектра? Если он и забыл о Лёвушке Нуссимбауме, то они – нет. Почуяв опасность, он уехал в Нью-Йорк, как только Гитлер пришел к власти. Кто знает, может быть, для следующей трансформации в чистокровного, если таковой существует, американца.

Спустя два года он возвращается в очумелую и зачумленную Европу, чтобы узнать, что жена его бросила, а германский союз писателей исключил из своих доблестных рядов. Он бежит в Вену, а оттуда в Италию, намереваясь предложить свои литературные услуги дуче, чей вариант фашизма Льву Нуссимбауму кажется более приемлемым.

Этот его поступок был самоубийственным. Все равно что предложить душу дьяволу, а тот мало того что от нее отказывается, но начинает тебя преследовать. Лев Нуссимбаум засветился, за ним идет погоня, обратись он вовремя к врачу, дело не дошло бы до гангрены, но в фашистской Италии 1942 года с ее все более тесными связями с нацистской Германией он этого сделать не может. Мне кажется, он сознавал свое положение и сам выбрал для себя смерть – от гангрены, а не от нацистов.

Такова судьба этого удивительного человека – сначала клоуна, а потом трагика. Игрок, мистификатор, стилизатор, выдумщик, анахронизм, последний рецидив ориенталистского романтизма, он, думаю, никак не ожидал, «когда пускался на дебют», что судьба в конце концов его переиграет.

Наступило время, которому было не до игр и шутки с которым были плохи. Пусть Льва Нуссимбаума и кидало из стороны в сторону – от тогдашнего панисламизма до итальянского фашизма, но все его идеологические качания (вряд ли колебания) были не политического, а литературного свойства. Он был и до конца остался писателем, а его смерть и в самом деле смахивает на самоубийство.

Время превратило его фарс в трагедию, а его самого – в трагического персонажа истории.