Филологическая подноготная

Ницше Фридрих. Полное собрание сочинений в 13 томах. Т. 7: Черновики и наброски 1869–1873 гг./ Пер. с нем. А.И.Жеребина; науч. ред. В.А.Подорога. – М.: Культурная революция, 2007, 720 с.

Похоже, что половина полного собрания сочинений Фридриха Ницше составят черновики и письма немецкого философа. Из 13 запланированных томов вышло уже четыре, три из которых включают в себя отнюдь не беловики.

Предлагаемый перевод воспроизводит все содержание рабочих тетрадей Ницше 1869–1873 годов, в том числе наброски к «Рождению трагедии» и «Несвоевременным размышлениям», прозаические и драматические опыты Ницше, его дневниковые записи времен Франко-прусской войны. Русский перевод выполнен по немецкому академическому изданию под редакцией Колли и Монтинари.

На протяжении всего творчества Ницше преследовал демон дефиниции, который постоянно вопрошал о том, что такое философия и кто такой философ. «Философы, – пишет Ницше, – высший класс аристократов духа. У них нет публики, им нужна слава. Для того чтобы поделиться лучшими своими радостями, они нуждаются в доказательствах: в этом они несчастнее, чем художники».

Филологическая подноготная Ницше давала знать о себе в каждом тексте философа. По замечанию Карла Шпиттелера, у Ницше нет ничего, кроме стилистики. Сам Ницше гордился тем, что преобразил немецкий язык, сделав его более стилистически отточенным: «Когда-нибудь скажут, что Гейне и я были лучшими артистами немецкого языка – в неизмеримом отдалении от всего, что сделали с ним просто немцы». Поэтому роль переводчика ницшевских текстов особенно важна. Насколько ницшеведению удается справляться с этой сверхчеловеческой задачей – вопрос риторический. Дело в том, что немецкий язык, сам по себе философичный, приобретает у Ницше деструктимонный (от «деструктивная этимология») оттенок. Если Хайдеггер мог довольствоваться разглагольствованиями об этимологии древнегреческих слов, то филологическая искушенность Ницше показала языку его место: «До меня не знали, что можно сделать из немецкого языка, что можно сделать из языка вообще». Недаром он «отсоветывал» изучать иностранные языки, на фоне которых меркнут стилистические красоты родного. По словам Ницше, в истории были только две великие нации, которые стилистически превзошли все остальные: греки и французы, меньше всего уделявшие внимание изучению варварских языков. В этом смысле случай Ницше – хороший пример для отечественных философов, которые в своем культуртрегерском полиглотстве готовы во что бы то ни стало забыть русский язык как якобы нефилософский.

Ницшевский Заратустра владеет искусством великого ритма – великим стилем периодичности для выражения огромного восхождения и нисхождения высокой, сверхчеловеческой страсти. Не только горная, но и горняя речь Ницше помогла подняться ему «на тысячу миль надо всем, что когда-либо называлось поэзией».

Философский язык Ницше – это язык ницшеанства, а не ницшеведения. В Ницше всегда боролись филолог и философ. Кажется, что победил философ, однако можно смело утверждать, что ницшеанский философ – больше сверхфилолог, чем сверхфилософ. Быть ницшеанцем в жизни и в философии удалось одному Ницше. Стадо ницшеанцев, расплодившееся в геометрической прогрессии на рубеже столетий, заимствовало лишь риторику, а не семантику Заратустры. В XX веке в мир пришел массовый ницшеанец – продукт восстания не столько масс, сколько элит, о чем позже напишет американский социолог и историк культуры Кристофер Лэш.