Николай Усков Любит наш интеллигентный человек порассуждать о порче русского языка. Живет себе, читает Акунина, ест докторскую колбасу, Второй концерт Рахманинова слушает. И тут вдруг встрепенется, закипит и потребует прекратить говорить «менеджер», когда есть «прекрасное русское слово «приказчик». Смею предположить, что на самом деле защитники словесности просто не любят людей, которых принято теперь называть «менеджерами». Они вот как думают: эй, быдло, менеджерами себя считаете?! Шиш вам! Приказчики вы – в клетчатых брюках и с прямым пробором. Брысь за конторку, космополиты безродные.
Разговор о гибели русского языка начинается с ерунды, вроде какого-то незначительного словечка, но всегда заканчивается требованием глобальной языковой цензуры. Достается решительно всем: и простецам, и дикторам центрального телевидения, и писателям, и Ксении Собчак (куда без нее?), и журналистам. Англицизмы, мат, звОнит вместо звонИт, одевает вместо надевает, прецеНденты и прочие эКспрессо.
Список неправд и обид русского языка зависит от образованности и, как ни странно, житейского благополучия того, кто его составляет. Действительно, дурно говорить «звОнит», плохо использовать мат в качестве неопределенного артикля. Но также плохо изъясняться исключительно языком Пушкина через сто семьдесят лет после смерти его обладателя. Язык – не музей, а живая реальность, инструмент, который мы используем, в том числе чтобы «порешать вопросы», «занести деньги» или признаться в любви без употребления слов вроде «ланиты», «чело» и «перси». «Я тебя ЛЮ» – говорит современный парень, и ему совершенно все равно, что подумают об этом в Академии наук. Я, знаете, на стороне этого парня, даже если он последнее ЧМО.
Язык – не моя и не ваша собственность. Он принадлежит и служит всем с момента первого «агу». Когда вы утверждаете, что слово «мейл» – то же самое, что «письмо», вы анахронизм, не нашедший себе применения в современной жизни. Пушкин, кстати, ехидно отзывался о пуристах, которые предпочитали для новых явлений жизни использовать старые слова или искусственные словообразования: «Я мог бы пред ученым светом/ Здесь описать его наряд;/ Конечно б это было смело,/ Описывать мое же дело:/ Но панталоны, фрак, жилет,/ Всех этих слов на русском нет;/ А вижу я, винюсь пред вами,/ Что уж и так мой бедный слог/ Пестреть гораздо б меньше мог/ Иноплеменными словами». Пушкин адресовал свою иронию Шишкову, который запомнился тем, что предлагал заменить враждебное слово «калоши» на псевдопасконное «мокроступы». Белинский встретил эту инициативу ядовитым: «Хорошилище в мокроступах идет по гульбищу из ристалища в позорище». Хотите вы того или нет, но все, что естественно, – не безобразно. Язык – живая реальность. Подобно бортовому самописцу он бесстрастно фиксирует происходящее с народом. Люди, в частности, матерятся не потому, что дурно воспитаны, а потому, что хотят искренности и правды, которую высокий язык утратил. Так бывает, когда на этом языке долго врут. Пусть грамотно и патриотично, но врут. То есть перестают называть вещи своими именами.
