Пыль на ветру и плесень на стакане

Читаю иногда старинных авторов и удивляюсь. Ну, кто б из поэтов рискнул бы так выразиться перед нынешней аудиторией:

Кого измял души моей порыв,

Тот вызвать мог меня на бой

кровавый;

Но подо мной, сокрытый ров

изрыв,

Свои рога венчал он падшей

славой!

А вот Баратынский рискнул. И старинная публика не покатилась со смеху над этой его «падшей славой», венчающей чужие рога. Больше всего удивительно мне, что он даже не опасался такой реакции. И еще не могу представить, чтобы такие вот избыточно пышные слова сорвались с губ моего современника:

Но если бы негодованья крик,

Но если б вопль тоски великой

Из глубины сердечныя возник,

Вполне торжественной

и дикой, –

Костями бы среди твоих забав

Содроглась ветреная младость,

Играющий младенец, зарыдав,

Игрушку б выронил, и радость

Покинула б чело его навек,

И заживо б в нем умер человек!

Это тоже Баратынский. Знаете, что это мне напоминает? Помните, как посмотрел Остап Бендер на незадачливого гордеца, которого небеса назначили ему в сподвижники? Он понял, что ничего другого не остается, кроме как послать своего друга просить милостыню. И вот что последовало дальше:

«Ипполит Матвеевич преобразился. Грудь его выгнулась, как Дворцовый мост в Ленинграде, глаза метнули огонь, и из ноздрей, как показалось Остапу, повалил густой дым. Усы медленно стали приподниматься.

– Ай-яй-яй, – сказал великий комбинатор, ничуть не испугавшись, – посмотрите на него. Не человек, а какой-то конек-горбунок!»

Мне почему-то кажется, что с таким же вот сарказмом нынешняя аудитория приняла бы и упомянутые выше стихи Баратынского. Отчего же сейчас говорить так не стоит? Небеса запретили? Или это современная аудитория смотрит на поэта глазами Остапа Бендера, и романтический старинный менестрель, ощутив под ее взглядом свое ничтожество, удивленно спрашивает себя (а в своем лице и всех остальных менестрелей): «Но мы, но кто же мы?» И отвечает сам себе: «Пыль на ветру и плесень на стакане»? Помните это четверостишие Александра Межирова?

Нью-Йорка постепенное

стиханье.

Величественное стеканье

тьмы.

Все это так. Но мы...

но кто же мы?

Пыль на ветру и плесень

на стакане.

Прав или не прав Межиров, произнесший это? Можете спросить у Блока. Он еще раньше сказал о том же. Вот так сказал:

Я прогнал тебя кнутом

В полдень сквозь кусты,

Чтоб дождаться здесь вдвоем

Тихой пустоты.

Вот – сидим с тобой на мху

Посреди болот.

Третий – месяц наверху –

Искривил свой рот.

Я, как ты, дитя дубрав,

Лик мой также стерт.

Тише вод и ниже трав –

Захудалый черт.

На дурацком колпаке

Бубенец разлук.

За плечами – вдалеке –

Сеть речных излук...

И сидим мы, дурачки, –

Нежить, немочь вод.

Зеленеют колпачки

Задом наперед.

Зачумленный сон воды,

Ржавчина волны...

Мы – забытые следы

Чьей-то глубины...

Ну раз поэт сам себя таким видит, значит, так оно и есть, – и мы все радостно и легко с этим согласились. Теперь-то не станет он глядеть на нас свысока, не произнесет больше чего-нибудь обидного. «Паситесь, мирные народы!» – не скажет вслед за Пушкиным. Где ему. Пусть не глядит теперь Наполеоном, а если что-то такое ему померещится, то полная ему свобода: может надеть желтую кофту и эпатировать публику, как молодой Маяковский, может и еще что-нибудь позаимствовать из реквизита дешевого балагана. А это гордое пушкинское «Ты царь, живи один, дорогою свободной иди, куда влечет тебя свободный ум» он должен забыть. «Нельзя жить в обществе и быть свободным от общества», – помните Владимира Ильича? Вот он сказал так уж сказал! Не чета каким-то там менестрелям, которые и всего-то лишь – пережиток Средневековья. Пусть не переживают прилюдно.

Даже Иосиф Бродский, позволю себе предположить, испытывавший порой сильное желание прибегнуть к помощи таких вот живописных образов, больно ударялся об эту стену, чувствовал, что нельзя, и не отсюда ли его внезапные срывы почти в обсценную лексику. Вот так почитаешь, почитаешь современных поэтов (ну, более или менее современных), поймешь, какими незначительными они себя в нынешнем обществе чувствуют, и подумаешь вдруг сам про себя: да я-то ведь еще незначительнее, а вот взялся философствовать, гипотезы свои выдвигать. Нет уж, лучше отделаюсь напоследок какой-нибудь непритязательной шуткой. И тут же опять Остапа Бендера вспомнишь, как он когда-то признался:

«У меня налицо все пошлые признаки влюбленности: отсутствие аппетита, бессонница и маниакальное стремление сочинять стихи. Слушайте, что я накропал вчера ночью при колеблющемся свете электрической лампы:

«Я помню чудное мгновенье, передо мной явилась ты, как мимолетное виденье, как гений чистой красоты».

Правда, хорошо?

Талантливо?

И только на рассвете, когда дописаны были последние строки, я вспомнил, что этот стих уже написал А. Пушкин.

Такой удар со стороны классика! А?»

По примеру Остапа напоследок должен признаться, что не далее как вчера ночью накропал и я при колеблющемся свете старинной державинской свечи процитированное выше стихотворение о болотных чертенятах и только утром вспомнил, что это уже было написано когда-то Александром Блоком. Хорошо, что вспомнил. Уже ведь собирался заявить, что эти бессмертные строки под моим пером родились просто и обыкновенно, как всегда и у всех и все остальные на свете бессмертные строки рождались. И скромно добавить: торжественные речи и оглушительные литавры уместны разве что на похоронах.