Галина Окулова
Гонзага, как и всякий итальянец, любил благородную древность.
Гравюра с рисунка Гонзага
«Простейшее и самое общее, а равно и самое правильное определение музыки следующее – искусство украшать то, что мы слышим. Так почему же нельзя говорить, что искусство украшать то, что мы видим, это музыка для глаз?» Автор этих слов – родившийся в 1751 году революционер от декораторского искусства Пьетро Готтардо ди Гонзага. Этакий человек Возрождения с поправкой на идеи Просвещения – прославился на родине как театральный декоратор, увлекался архитектурой, механикой, физикой, оптикой и акустикой. Переломным моментом в его биографии стала встреча с князем Николаем Юсуповым. В 1791 году Екатерина II назначила Юсупова «директором музыки и зрелищ», а тот через год пригласил в Россию Гонзага, который к тому времени в одном только Ла-Скала сделал около двухсот декораций.
═
Спектакли без актеров
═
В России итальянец, не удовлетворившись ролью простого оформителя сцены, начал ставить спектакли без актеров. Все действие заключалось в переменах декораций – сложных, многоярусных и гиперреалистичных, хотя, по сути, это были лишь разрисованные гуашевыми красками холсты. То тюрьма, то древний храм, то таверна – для зрителя XIX века это было своего рода погружение в виртуальную реальность.
Здание театра в Архангельском, видимо, было плодом совместной работы Осипа Бове и самого Гонзага и предназначалось именно что для показов декораций. Выстроено оно было в 1818 году. В ожидании приезда императора Александра I в Москву Юсупов подготовил сюрприз: спектакль из шестнадцати декорационных перемен. Александр, впрочем, не выказал явных восторгов – он не слишком любил масона Гонзага, напоминавшего ему к тому же о временах правления его отца, Павла I. После смерти Юсупова и Гонзага в 1831 году былой размах красивой жизни остался в прошлом.
═
Восемь уцелевших
═
При Зинаиде Юсуповой спектакли здесь играли – но уже традиционные, с актерами и сценическим действом. Декорации хранились в подвале, после революции их нашли и вновь повесили на сцену. Во время Второй мировой их на открытых платформах эвакуировали на Урал – снег и дождь изрядно попортили холсты, так что в итоге сохранилось лишь четыре из двенадцати комплектов декораций, да и то не полностью. После Победы их вновь повесили на пустой сцене, где они тихо ветшали вместе с заброшенным театром, пока в 2000 году не началась реставрация здания. Сейчас декорации находятся в хранилище по соседству. Здесь их постепенно сканируют и создают копии на холсте.
Когда здесь снимали мыльную оперу «Бедная Настя», задействовали современную копию декораций Гонзага. Иллюзия, говорят, была полная, нарисованные колонны казались настоящими.
В мире есть всего лишь восемь театров XVIII–XIX веков, которые за время своего существования не претерпели изменений и могут служить для показа барочных оперных представлений – с небольшими залами, особой акустикой и многоярусными декорациями в перспективе. Это Людвигсбург (1759\1812, Германия), Дроттингхольм (1766, Швеция), Чески-Крумлов (1766, Чехия), Гота (1775, Германия), Версальский Театр королевы (1779, Франция), Литомысл (1797, Чехия), Гринсхольм (1781, Швеция). Восьмой (и единственный в России) – театр Гонзага в Архангельском.
═
Бархат против акустики
═
В фойе просторно, светло, пахнет деревом и штукатуркой. Полукруглый зрительный зал с покатым полом, полукруглая сцена с полом, поднимающимся к заднику. Фактически две половинки одного целого – и зритель находится внутри театрального пространства.
Акустика дивная, звук слышен одинаково хорошо из любой точки зрительного зала. Но равновесие это хрупкое: например, у реставраторов вышел казус с новыми креслами. Мягкие бархатные спинки глушили звук, пришлось оставить бархат лишь на сиденьях.
На сцене – длинные конструкции с колесиками, под потолком – сложносочиненный деревянный лес, к которому поднимается высокая деревянная же лесенка. Во времена Гонзага с театральной машинерией управлялись два-три человека, а декорации менялись с фантастической быстротой – за пять-шесть секунд весь комплект.
Можно спуститься и вниз, под сцену. По дороге минуешь гримуборные с пузатыми гардеробами юсуповских еще времен из толстого стекла в деревянных переплетах.
Пространство походит на корабельный трюм. Толстенные бревна, стоящие на каменном фундаменте, подпирают дощатую сцену, сверху сквозь щели пробиваются лучики света, и слышны характерные трески и шорохи старого дома, в чье двухсотлетнее тело вот уже пятый год кряду вживляют современные протезы.
