Балерина ХХI века

	Несравненная Галина Уланова.

УЛАНОВА в 1996 году ездила в Петербург, в Мариинском театре репетировала Джульетту с молоденькой танцовщицей Майей Думченко. Ромео был Андрис Лиепа. Эта поездка обернулась для нее большой радостью. Ей понравились балерины Мариинки и их педагоги. На репетиции она, к удивлению и восхищению всех, показала знаменитую поддержку из "Ромео и Джульетты". Она поднялась в руках Андриса Лиепы, оказалась у него на груди, лицо в лицо и изумленно вгляделась в него, удивленно развела руки. Сама Уланова говорила об этом моменте так: "Джульетта, еще беспечная, беззаботная девочка, шаловливо срывает маску с Ромео, впервые видит его лицо - и будто молния сверкнула, выстрел раздался. Она подбегает к нему... Движение губ должно говорить: что случилось со мной? Кто ты? Что с нами произошло?" И все это Уланова сыграла в репетиционном зале Мариинки и не только сыграла, но и легко показала сложную поддержку. А ей было уже восемьдесят шесть лет.

У Улановой в последнее время было желание от всего освободиться, все раздать, отдать. Она передала в Петербургский театральный музей и в музей Петербургского училища свои балетные туфли, театральные костюмы, чудом сохранившееся детское платьице, чуть ли не то, в котором она поступала в балетную школу.

Она говорила: "В моем возрасте уже не приобретать надо, а отдавать. <...> Я хочу уйти из жизни, не оставляя после себя ничего лишнего. У меня никогда не было собственной дачи, ничего лишнего. Зачем? За все это надо брать на себя ответственность, содержать и быть обязанным - водопроводчику, монтеру. Занимать голову этим, а не своей профессией? Я хочу уйти из жизни на ногах. Уйти достойно. Я хочу уйти, чтобы было все чисто, от всего освободиться. Чтобы ничего не было, кроме четырех стен". Но Галина Сергеевна не успела от всего освободиться. Кроме четырех стен, что-то еще осталось...

Странно и грустно входить в Котельнический высотный дом, где она жила, в этот подъезд, в эту квартиру, зная, что здесь уже нет хозяйки. Огромный подъезд, масштаб и неуют сталинской советской "роскоши", пышная казенщина. Большая (четыре комнаты) квартира производит впечатление какого-то "случайного", "непреднамеренного" уюта. Не подбиралась павловская мебель, не покупались антикварные вещи, не развешивались дорогие картины. Но все получилось красиво, нестандартно, если можно так сказать, "антимещански". Изумительные старинные вещи - огромное зеркало в массивной деревянной раме, явно привезенное из Петербурга, от Марии Федоровны, секретеры, столы, банкетки - соседствуют с грубоватыми современными шкафами и полками (к счастью, их совсем немного). Много книг, уникальная библиотека по балету. Я был обрадован и тронут, когда в ней обнаружилось несколько экземпляров моей книги "Галина Уланова". Значит, когда было нужно, она предпочитала дарить эту книгу.

Ювелир из Оружейной палаты подсчитал караты драгоценностей Галины Сергеевны - она их не надевала, только кольца, причем любила крупные камни, почти мужские перстни, которые особенно хорошо смотрелись на ее тонких пальцах.

В сочетании с просторной квартирой удивляет маленькая узенькая кухня, с легкими деревянными стульями. Обычное место Улановой было у стены, в самом углу.

В стенных шкафах висят платья, пальто Галины Сергеевны. Вот знаменитое желтое в разводах длинное платье - в нем Уланова была на своем юбилее. Тогда оно казалось необычайно элегантным, не желтым, а почти золотистым. На ней оно было куда лучше, чем сейчас на вешалке. Точно так же и другие платья, словно бабочки, потерявшие пыльцу, их прелесть была в той, что их носила. Уланову называли самой элегантной женщиной в балете. Я смотрю сейчас на вереницу ее поникших одежд в шкафу и думаю: секрет элегантности был не в покрое, не в фасонах и в цвете, а в ее повадке, стройности, в ее походке...

Замечательная балерина, ученица Улановой Людмила Семеняка сказала: "В детские годы я не посещала храм. Храмом стали для меня репетиции с Улановой, и я поняла, что обрела Веру, которая будет всегда со мной". Храмом становился Большой театр во время спектаклей Улановой. Зрители ходили на балеты с ее участием, как в храм. Обычно плотское противопоставляется духовному, тело - душе. Чудо Улановой заключается в том, что ее тело могло олицетворить, воплотить самое понятие, образ души. А ее легкость, неземная воздушность несла в себе чудо, таинство вознесения. Есть что-то мистическое в том, что почти все писавшие об Улановой соотносили ее облик, потупленный взор с изображениями мадонны.

Когда-то выдающийся историк балета Вера Красовская назвала Уланову балериной тридцатых годов. Действительно, исток духовного содержания искусства Улановой - в тридцатых годах. Анна Ахматова оставила образ безмолвных бесконечных очередей женщин, стоявших у стен страшных учреждений, чтобы узнать о судьбе бесчисленных репрессированных близких. Воздушное искусство балета было бесконечно далеко от трагических реалий жизни, но они каким-то непостижимым образом отозвались в творчестве трагической балетной актрисы.

Известный критик Вадим Гаевский показал в какой-то программе телевидения фотографию Улановой в роли Одетты, где она обхватила, как бы заслонила корпус руками, и сказал, что она танцевала страх. Но лицо Улановой на этой фотографии спокойно, светло, глаза опущены "в глубь души". Жест ограждает, защищает от вторжений внешнего мира, но страха в нем нет. Если уж говорить о страхе, то Уланова танцевала его преодоление. Ее героини пугались на сцене, но как... Испуг не искажал их души. Об этом писал Ю.Юзовский: "Она просыпается при виде Заремы с легким испугом, в котором столько чистосердечной, детской грации вместо, казалось бы, естественной в ее положении, уродующей гримасы страха". Но этой уродующей гримасы страха никогда не было. Мария, Джульетта, Одетта, Тао-Хоа, испугавшись, либо цепенели, застывали в непреодолимой замкнутости, либо упрямо выпрямлялись, как Джульетта в сцене с отцом. Это было испуганное, но, несмотря ни на что, непослушное дитя жестокого века. Как кто-то верно сказал, тема пугливого неподчинения была основной темой творчества Улановой.

С материнской нежностью она относилась к своим ученицам и ученикам, долгое время была их "ангелом-хранителем". Когда-то Уланова подарила Максимовой и Васильеву после их дебюта в "Ромео и Джульетте" чудесную вещь - тончайшая резьба по кости - сцена на балконе. На деревянной подставке она сделала надпись: "Кате, Володе. Я отдала вам все, что во мне было. Г.Уланова". Жизнь вне сцены и вне балетного класса не была для нее жизнью. Она и ушла из этой, уже для нее опустевшей, жизни...

После смерти Улановой Майя Плисецкая вспомнила не что иное, как смерть ее Жизели: "В сцене сумасшествия голубой луч направляют на всех, но все, как были, так и продолжают оставаться живыми. Уланова же на самом деле выглядела мертвой. И во втором акте совершенно невесомая, как будто даже прозрачная, представала уже настоящей тенью. Я, Мирта, ощущала присутствие на сцене чего-то призрачного, потустороннего..." Тень Жизели спасала раскаявшегося Альберта. Уланова танцевала жизнь любви и после смерти. Я уже сказал, что танец Улановой олицетворял парение души. А душа бессмертна.