Безальтернативный театр

Надо было бы придумать нарочно, а вышло, как всегда в таких случаях, без умысла: одновременно, что называется, ноздря в ноздрю, в Москве проходили очередной, пятый по счету фестиваль нового европейского театра "NET" и Первый международный театральный форум "Золотой витязь". Спектакли европейского авангарда, его радикальных представителей и последователей шли на экспериментальной площадке Центра имени Вс. Мейерхольда, в то время как на большой и малой сценах "Содружества актеров Таганки" выступали те, которые боролись или же отстаивали "нравственные, христианские идеалы", выступали "за возвышение души человека" (таковы были девизы "Золотого витязя").

Сравнение можно было бы продолжить: вспомнить, что Таганка, частью, осколком которой стало "Содружество┘" Николая Губенко, рождалась и, по слову Маяковского, "себя чистила, в частности, под Мейерхольдом, его портрет висел рядом с ликами трех других великих реформаторов сцены. И в конце концов сойтись на том, что крайности сходятся: и "нарочитый" авангард, и все, что "слишком уж" борется за христианские ценности (как и за любые другие), на сцене выходит до чрезвычайности скучным.

Что, в ужасе покидая очередное "убойное" зрелище какого-нибудь "нового европейца", где матерок был не легким, а тяжелым, где обнажениям общественных язв сопутствовали бесчисленные обнажения фрагментов "обоеполого" тела, хотелось, конечно, приникнуть к живительному источнику подлинного искусства, чистого, пускай христианского, но такого, которое - "за возвышение души человека". А попадал на "Исповедь хулигана" Андрея Денникова, где тенденциозность - попытка представить поэта единственным борцом за православные ценности среди неправославных борцов за мировую революцию - явно расходится с реальной фигурой поэта. Есенин-то не так прост был, революцию он поначалу принял и, в общем, долго был очарован и самой революцией и некоторыми ее лидерами "некоренной" национальности┘

В общем, ощущения мои были совсем уже анекдотическими - в том смысле, что напоминали один старый анекдот про еврея, который из СССР просился в Израиль, а из Израиля снова возвращался на родину, так как и там ему не нравится, и здесь плохо, "но зато дорога какая!".

Но одно приятное впечатление на "Золотом витязе" все-таки получить удалось.

В субботу на одиннадцать утра на малой сцене "Содружества актеров Таганки" было назначено представление Классического театра из Санкт-Петербурга. Леонид Мозговой, знаменитый по ролям в фильмах Александра Сокурова о Ленине и Гитлере, играл моноспектакль "Смешной", как было обозначено в афише, - "петербургскую фантазию на тему рассказа Достоевского "Сон смешного человека".

Рассказ его был не смешным, но, возможно, - нелепым. Спектакль не был каким-то выдающимся сценическим произведением, хотя приятно выпадал из празднично-помпезной интонации торжеств, он не был приурочен к "юбилейной дате". Он был просто спектаклем "по Достоевскому", так часто, случалось, дававшему поводы именно к монологическому актерскому существованию (достаточно вспомнить "Кроткую" Льва Додина с Олегом Борисовым или почти монологическое существование Виктора Гвоздицкого в спектакле Камы Гинкаса "Записки из подполья"). Вне тенденций и бесперспективной с точки зрения искусства борьбы за какие-либо ценности.

Он играл не авангардно, но и пыли, рутины не было в его манере. Он убивался вместе со своим героем и очаровывался, переживал восторги с ним заодно. Было заметно, что ему самому любопытны и Достоевский, и его маленький человечек. В конце концов из маленьких таких людей в определенных обстоятельствах "складываются" титаны истории, каких не в силе, а в болезни и слабости, в умирании и иссякании сил сыграл Мозговой в "Молохе" и "Тельце".

Зал не был полон, да, вероятно, и невозможно придумать сегодня такой театральный повод, который бы собрал аншлаг в одиннадцать утра в неотапливаемом малом зале "Содружества актеров Таганки". Актера этот недостаток то ли организации, то ли популярности как будто не трогал.

И отсутствие декорации было не в минус - скорее в плюс. Все - в актере, "из него", из его взаимоотношений с Достоевским, книжка которого лежала тут же, точно бы речь была не о спектакле или спектакль рождался на наших глазах - из чтения, из долгого вчитывания и понимания того, что начало выговариваться вслух.

И становилось ясно, что, как говорится у Чехова, в "Чайке", - дело не в старых и не в новых формах. Театр или есть, или нет. Остальное - от лукавого. Вернее - от лукавых.