Вне ретроэкзотики

Тарантино и фоторепортеры. Все – в Каннах.
Фото Reuters

Так всегда бывает: чем ближе фестиваль к концу, тем звезднее становится звездная дорожка. Вчера Канны задыхались от восторга, потому что на Лазурный берег прибыла команда «Безславных ублютков» (именно в таком написании можно передать по-русски название фильма) во главе с Квентином Тарантино. Больше всего приветственных криков, воздушных поцелуев и разбитых дамских сердец сорвал элегантный, в белом костюме и с большим серым шелковым шарфом на шее Брэд Питт.

В фильме Питт сыграл руководителя подрывной группы евреев-американцев «Безславные ублютки», наводящей страх на фашистов, оккупировавших Францию. Подробные сцены снятия скальпов с немецких солдат бурной реакции зала уже не вызвали – сказывается недельная закалка. В остальном же Тарантино приятно удивил. Казалось, «Убить Билла» и «Доказательство смерти» навсегда увели его в сторону с каждым разом все менее осмысленного стеба и развлечения по части формальных изысков. Однако «Ублютки» оказались смешной, очень печальной и неожиданно для Тарантино – душевной трагикомедией, наполненной остроумными гэгами, не пересекающими плохо охраняемую границу территории хорошего вкуса. Шутить можно на любую тему, даже на тему мировой войны, казней, подполья и Холокоста. Проблема в том только, что с каждым новым объектом шуток повышается ответственность автора за соответствие уровня своего произведения масштабу описанных событий.

На сегодня главным скандалом Канн остается «Антихрист» Ларса фон Триера. Если бы Триера не было, его обязательно надо было бы выдумать. Хотя бы для потехи каннской публики. Сам Триер до скандалов падок и последние десять лет каждый свой фильм тщательно обставляет разного рода нелепостями, а зрителя обкладывает, как загнанного волка, несметным количеством скандальных выдумок. То выясняется, что он боится самолетов, поэтому и в Канны, куда охотно берут почти все его картины, он ни ногой. То во всеуслышание заявляет, что ненавидит Америку, в которой никогда не был┘ Без таких персонажей фестиваль рискует оказаться пресноватым, а уж это точно не входит в планы его организаторов.

Странная тошнотворная драма, разыгранная Уиллемом Дефо и Шарлоттой Генсбур, настолько выспренно чудовищна в изобразительном плане, что не отреагировать на нее вовсе нельзя. Профессионально разобрать «Антихриста», созданного как отражение и продолжение ночных кошмаров его автора в период депрессии, может лишь психиатр. Хотя Триер все прекрасно понимает, он лучше многих других уразумел, что настали времена, когда традиционное, пусть хоть сто раз профессиональное, кино уже стало ретроэкзотикой. Такое кино, представленное в этом году картинами Джейн Кэмион и Марко Белоккьо, вызывает трепетное уважение и оказывается в роли свадебных генералов. С ними скучно, но они необходимы, без них свадьба не свадьба и фестиваль не фестиваль. Отчаянное ощущение, что все чувства описаны, все мысли высказаны, все точки расставлены, не покидает даже самых талантливых и изобретательных. Выход ищут в отдаленных уголках сознания, как правило, не очищенных от мусора.

Художник вытаскивает из закоулков мозга самое слежавшееся, мутное, за многие годы так и не оформленное в проговоренные идеи и зримые образы. Именно так и поступил Триер, вспомнив долго преследовавшие его подозрения о том, что мир создан дьяволом, что женщины – зло, а вожделенный Эдем, если в него вернуться, окажется преисподней. И все было бы ничего, только вот беда: попытка перенести на экран последствия своих психических неурядиц никогда не обернется художественным высказыванием, даже если эти неурядицы живут в голове гения. В этом драма Триера. Последний раз свое недовольство миром он сумел внятно выразить в «Догвилле». Потом слова кончились и остались ночные кошмары.

А насчет того, что Триер должен извиниться, как того потребовали некоторые горячие умы, – в чем ему извиняться? В конце концов нездоровый ум и не на такое способен, а по части художественных средств «Антихрист» – фильм выдающийся. Если уж и извиняться, то организаторам фестиваля, которые в этом году решили показать всем, что без насилия, крови и порнографии в лидеры мирового кино уже не принимают.

Впрочем, и не выгоняют. Такие мастера, как Кен Лоуч («В поисках Эрика») и Педро Альмодовар («Разорванные объятия»), все-таки из раза в раз изобретают новые формулы любви. У Лоуча они попроще, Альмодовар, как обычно, не прочь намудрить. Его новый фильм в очередной раз ставит в тупик: как при всех признаках мыловаренного кича («Сынок, я должна признаться тебе: Матео, твой лучший друг, – твой отец»), совершенной однозначности характеров и слезливой сентиментальности «из-под пера» неугомонного испанца выходят неоднозначные драмы о природе любви, загадках творчества и о бесконечности нюансов человеческих отношений?

Канны