Дарья Курдюкова
Девушка с цитрусовыми. В залах выставки. Фото автора
Название выставки «Ракурс Чупятова» говорит не только о свойстве живописи художника, строившего необычные композиции, искавшего движение образа. Но и о том, что, даже когда можно провести параллели с другими авторами 1920–1930-х годов, он все равно предлагал свой взгляд. Благодаря трем музеям – Русскому, Третьяковской галерее и Музею истории Санкт-Петербурга – и 20 коллекционерам по крупицам на выставку удалось собрать около 40 картин. Художника ценил Дмитрий Лихачев, но сейчас Чупятов, сам себя назвавший «фанатиком», почти забыт.
Леонид Чупятов умер в блокадном Ленинграде в 1941 году. Галеристка Наталия Курникова рассказывает, что соседи забрали его работы и тем спасли – потом в здание попала бомба. У Чупятова, бывшего в числе любимых учеников Кузьмы Петрова-Водкина, почерк наставника узнается и в натюрмортах, и – хотя уже отдаленно – в изображениях Богоматери в том смысле, что оба мастера каноны знали, но от них отступили, создав совсем неканонические лики. Школа чувствуется и в том, какое внимание Чупятов уделял построению пространства, хотя это и не «сферическая перспектива» Петрова-Водкина. Чупятовские картины – на холстах или за неимением оных на фанерах – дают взгляд на «Самосожжение народоволки» (смерть Марии Ветровой в Петропавловской крепости у Чупятова стала не «буквальным» историческим полотном, а удушливым огненно-черным видением с ужасом в глазах человека-призрака) и вместе с тем на религиозные сюжеты. Взгляд на повседневность с натюрмортами и на изживающую в 1920-х кубистическую манеру «Розового пейзажа» и «Розового фламинго, или Мечты» (необычный для эпохи сюжет). «Подлинный реализм в живописи» он связывал с «законами относительного смотрения», а это смотрение – с движением человека в реальности и, стало быть, изображенного на картине.
В голодное время он думал о гедонизме живописи. «Белый натюрморт» 1936 года – симфония цвета, где разложены, как по музыкальным партиям, белая скатерть на столе, на ней – салфетка, тарелки с яйцами да кружка с молоком. Они выписаны почти осязаемо, не только с разницей фактур. Будто дышат теплом, завтраком с только что разогретым молоком и сваренными яйцами, с куском черного хлеба и единственной тут холодной, металлом блестящей ложкой (а какие были ложечки – то в стакане, то рядом с ним – на хрестоматийных натюрмортах Петрова-Водкина!). Только мирок домашнего уюта, такой материальный – протяни руку и возьми, – вдруг (или ретроспективно так кажется?) становится уязвимо-недосягаемым, потому что столешница дана не привычно сбоку, а фронтально. И того гляди, все с нее соскользнет.
Такие плоскости, с которых вот-вот съедет вещный мир, были приемом Давида Штеренберга. От Чупятова можно протянуть и другие нити. Например, его «Краскотер», мощный, как из каменного блока вытесанный (но в красках), – это про те же поиски формы, что и в мускулистых труженицах Вячеслава Пакулина и «Жнице» Алексея Пахомова (тоже, кстати, прошедшего выучку Петрова-Водкина), таких, которые и коня на скаку, и кого хочешь остановят.
А движение Чупятов искал в цвете (он мог писать почти монохромно, но часто работал и с контрастными сочетаниями, с красным в том числе – то тлеющим, то нервным), в ракурсе и (иногда) в теме. Тот самый краскотер застыл, но здоровенный жбан у него на спине – ломающий статику красный круг, и что, если краска выльется оттуда – сюда? Другую динамику – в сюжете – Чупятов показывал привычными для эпохи спортивными забегами (так что его герой бежит, можно сказать, в ногу со спортсменами Дейнеки). Но главное – угол зрения. У него много по-конструктивистски динамичных ракурсов, и даже случаются совмещения разных точек зрения – как во «Сне» с поплывшими, словно в кошмаре, домами и жутко вылетающим на них человеческим силуэтом.
О работе с движением рассказали бы эскизы театральных декораций (а он сотрудничал и с Мейерхольдом), да они остались за скобками. Но из того, что есть, тоже складывается картинка времени, плюсующаяся к его судьбе и к судьбе века. С обществом коллективного делания и частным миром, с новой живописной оптикой и не уходящими в прошлое религиозными сюжетами, с прежним и современным, которые вроде уж власть разняла, но в жизни они кубарем катились вместе дальше… Одна из самых запоминающихся картин – «Лестница» с удаляющимися вниз по пролетам людьми. Чупятов любуется геометрией конструкции, охристо-серой палитрой… и всматривается в лестничный проем-колодец, как в бездну.
