Алексей Ретинский: "Глина, с которой работает композитор, – это время"

По словам композитора, сочинение музыки для театра помогает ему себя «освежить». Фото Екатерины Назаровой

28 ноября в Концертном зале им. Чайковского откроется VI Международный фестиваль актуальной музыки «Другое пространство». В этом году он включил в себя также конкурс композиторов с одноименным названием. Одним из победителей конкурса стал Алексей Ретинский – автор камерных, симфонических, хоровых и электроакустических произведений, чью музыку особенно ценит дирижер Теодор Курентзис. Музыкальный критик Надежда ТРАВИНА встретилась с Алексеем РЕТИНСКИМ, чтобы поговорить о его творческом становлении, новых работах, грядущем показе спектакля «Камилла» на фестивале NET и о многом другом. 

– Алексей, поздравляю с победой на композиторском конкурсе «Другое пространство». Расскажите немного о сочинении, которое прозвучит в Концертном зале Чайковского на одном из дней фестиваля.

– Я совершенно точно помню, что это произведение инспирировано сном. Здесь я выступил неким «переводчиком»: стал расшифровывать неотступно преследовавший меня образ. И я как бы смирился под «диктатом» сна – он повел меня в неожиданную сторону. В De Profundis произошел уход от типичной для меня дискретной драматургии: с самого начала и до конца все пронизано единым потоком, меняющим свое свойство, но не исчезающим никогда. Морфология этого потока очень медленно меняет свою сущность и незаметно для нас перерастает в новое качество. Здесь все насквозь полифонично и тяготеет к гетерофонии, где все голоса примерно равны и соответственно отсутствует типичная инструментальная иерархия симфонического оркестра.

– Для чего вы, в общем-то, успешный и часто исполняемый на сегодняшний день композитор, решили поучаствовать в этом конкурсе? Мне кажется, он необходим скорее для тех, кто только ищет свой путь и пробует себя на различных состязаниях…

– Если честно, партитуру на этот конкурс послала моя жена. Ну а потом случилось, что случилось. Для меня, конечно, большая радость сотрудничать с Владимиром Юровским. Честно говоря, я давно уже не питаю никаких надежд по поводу композиторских конкурсов. С одной стороны, ранее, за исключением нескольких моментов, у меня ничего с ними не выходило. С другой – это, возможно, укрепляло меня в верности сугубо своего композиторского пути. В целом, даже если учесть, что в жюри глубоко слышащие музыканты, есть некая несовместимость с только что родившимся честным высказыванием. Вот представьте себе: к уважаемому жюри сегодня попадает партитура, по своей категоричности близкая, скажем, к музыке Фелдмана, Уствольской, Шельси. «Недоразвито ритмически», «примитивно в интонационном развитии», «затянуто» – вот мнения, которые могут быть по поводу некоторых из сочинений, не так ли? Говорю так, как если бы сам был среди этих людей. Проблема в том, что композитор своей сочинительской деятельностью привносит также и сам воздух для понимания его стиля. Это накапливается временем и трудно воспринимается на первом знакомством с нотами. Поэтому для меня большая и неожиданная честь быть отмеченным столь уважаемыми музыкантами в лице жюри «Другого пространства».

– По первому образованию вы – исполнитель на духовых инструментах. Труба, кларнет, саксофон – и, кажется, даже владеете какими-то восточными инструментами?

– Да, еще дудук, на каком-то уровне японская флейта сякухати, барочная продольная теноровая флейта. Все это в основном интегрировано с электронной музыкой – часто в контексте музыки для театра, часто в совместном музицировании с другими исполнителями. Хотя в последние годы сочинительство практически полностью вытеснило все смежные деятельности. Но при этом сам опыт активной игры, который был в прошлом и есть в настоящем, я считаю неким плодородным полем, ценность которого даже не столько в результате самой игры, а в сильнейшем последующем влиянии на сочинительство. В полном отрыве от исполнения есть опасность законсервироваться в умозрительных, исключительно рациональных процессах сочинения.

– В какой момент вы поняли, что игра в оркестре или сольная карьера духовика не для вас, и стали заниматься композицией?

– Приближаясь к окончанию обучения в музыкальном училище. Планировал как гобоист поступать в консерваторию, но в один момент окончательно осознал неизбежность именно сочинительства. Предельная полнота жизни, произрастающая из особо вдохновенных открытий моих первых композиторских «потуг», затмила собой все остальное. С трудом убедив в своем решении напуганных родителей, за несколько месяцев до поступления я усердно взялся за укрепление теоретических дисциплин, которые, как это часто бывает, у духовиков не самая сильная сторона. Исполнительский опыт и теперь сильным эхом отзывается в моей практике. Например, недавно знание саксофонов очень сильно помогло при создании насквозь насыщенного четверть-тоновыми спектральными созвучиями произведения для Keuris Saxophone Quartet для фестиваля Gaudeamus 2018.

– Не могу не спросить об учебе у Беата Фуррера в Университете музыки в Граце. Что самое главное дал вам один из лидеров современной музыки? Часто ли вы сейчас общаетесь?

– К Беату меня практически «затолкали» в класс, и я неуверенно показал несколько своих произведений. Видимо, он что-то увидел, рассмотрел – не знаю, мне сложно говорить об этом. Но я почувствовал искреннюю поддержку и понимание того, что делаю. После пяти лет жизни и учебы в вялом по отношению к моей музыке Цюрихе это было очень важным для меня жестом коллегиальной поддержки. Беат не разбирает партитуры студентов традиционным образом. У него на уроках происходит скорее общение на темы общеэстетического порядка. Что меня всегда вдохновляет и что является критерием учителя в целом – он с точностью указывает на те места партитуры, в которых ты сам сознательно или подсознательно сомневаешься, но не всегда все-таки можешь ясно для себя артикулировать сущность непопадания. В последнее время мы перешли уже скорее в ранг друзей и периодически видимся в Вене, куда он спускается из своих горных композиторских уединений. Кстати, он не раз говорил мне о своей любви к русской культуре, о памятной для него композиторской академии в городе Чайковский и о самом важном для него писателе – Достоевском.

– Теодор Курентзис заставил многих обратить внимание на вашу музыку. Он утверждает, что у вас совершенно другая категория музыки. А вам как музыканту близки его трактовки сочинений, интерпретации?

– Встреча с Теодором – это для меня встреча с большой буквы. Мне кажется, мы понимаем друг друга с полуслова или даже без него. Некоторые его интерпретации звучат даже не так, как я ожидаю услышать своим внутренним слухом, но они настолько убедительны, что я окончательно принимаю их. Из-за их убедительности. Когда Теодор и хор MusicAeterna исполнили цикл «Марианских антифонов» на Дягилевском фестивале в этом году, я испытал одно из самых сильных переживаний, которое только может пережить композитор при исполнении своей музыки. Точное попадание. В наших общих планах на ближайшее будущее – создание третьего акта «Лулу» Берга. Премьера – на открытии Дягилевского фестиваля – 2019.

– Теодор же вас познакомил и с хореографом Анной Гарафеевой. На фестивале NET в декабре будет показан ваш совместный спектакль «Камилла». Кому пришла в голову идея соединить, казалось бы, несоединимые вещи – пластический танец в стиле буто и электронный бэкграунд?

– Во время нашей первой встречи замечательная Анна рассказала мне о давно вынашиваемой идее «Камиллы». Во мне сразу срезонировала мысль использовать электронный восьмиканальный звук без привлечения акустических инструментов. Дело в том, что методами электронного звука возможно достигнуть звучание «не отсюда», что в принципе возможно и естественными акустическими средствами, но не в той инфернальной степени. В то время как сама история скульптора Камиллы, как и сфера, связанная с камнем и глиной, предельно материальна. На этом контрасте все и строится. Кроме того, реализована идея созидания четко очерченной пульсирующей звуковой скульптуры из разрозненных звуковых событий, рождаемых трением и ударами друг о друга камней.

– Вы написали музыку к спектаклю Дмитрия Костюминского «Ифигения. Апофеоз», где трагедия Еврипида происходит в ночном клубе. В другом спектакле – «Вакханки» – действие плавно перетекает в рейв-вечеринку, звучит клубная музыка. Для вас это эксперимент?

– Можно сказать и так. Я постоянно пытаюсь себя таким образом «освежить». В этом смысле мне невероятно помогает опыт сочинения музыки для театра. Работая в театре, ты часто делаешь такие вещи, которые ни при каких иных условиях, сидя у себя в студии, не сделаешь. Когда режиссер сказал, что действие «Вакханок» будет происходить в ночном клубе и Дионис туда, собственно, придет и будет звучать техно, я сразу сказал: «Да!» Не пожалел ни минуты, поскольку приобрел колоссальный опыт. Этот эксперимент повлиял на меня как на композитора, который потом создает партитуру. Для композиторов, как мне кажется, самое худшее – это узкоколейное следование академизму. Для меня академизм ничего не значит как понятие. Я постоянно пытаюсь в себе «взрыхлить» эту закостенелость, иногда забыть какие-то вещи, которым меня учили, вытягивать себя за шкирку туда, где неуютно, неудобно, периодически выходить из зоны комфорта…

– Многие нынешние композиторы не хотят признавать сферу неакадемической музыки и даже к техно относятся негативно. Как вы считаете, музыканты этих «параллельных вселенных» должны взаимодействовать, искать точки соприкосновения, учиться понимать друг друга?

– Конечно! Это был бы замечательный результат. Несколько месяцев назад, будучи в Вене, я был на концерте Klangforum Wien, который проходил в рамках фестиваля, – по-русски его можно перевести как «Пограничье». И там выступали такие люди, которые словно до сих пор не решили, где они – в Союзе композиторов или в клубе. Они играли и в ансамбле, и за диджейским пультом. И это было потрясающе! Подобные вещи невероятно обогащают язык композитора. Я не могу сказать, что много слушаю что-то типа эмбиента – после Малера и Стравинского это ужасно скучно. Но и в той музыке есть свои мастера – я, например, люблю, как интересно работает с полифонией пионер-электронщик Эфекс Твин. Я не буду много и часто писать техно – я все таки тяготею к другому, но я не закрываюсь от подобной музыки, от другой музыкальной среды. Я думаю, что сегодня стирание всех этих жанровых границ приведет через 20–30 лет к возникновению необыкновенных жанров. И все наши потуги разграничить, сказать «Это наша территория, а это ваша» будут казаться смешными. И это уже так, ведь мир не удержишь. Два дня назад я летел из Вены, и багаж в аэропорту у меня принимала не девушка, а робот. Это ужасно – тебе никто не улыбнется, никто не закроет глаза на то, что у тебя перевес багажа. Но это уже наша реальность…

– Я слышала, что вы еще пишете картины.

– Да, это так, но, к сожалению, опять-таки композиция как монополист вытесняет все и вся. Это печальный факт, потому что графика и живопись как процесс (часто и результат) делают меня счастливыми. Как бы это парадоксально ни звучало, с музыкой у меня не так. Процесс музыкального сочинения изматывающе мучителен. Глина, с которой работает композитор, – это время. А время – самое неуловимая составляющая того мира, в котором мы живем.