Елизавета Авдошина
Образ барахолки в спектакле «Практики» разрастается до Ноева ковчега. Фото с сайта www.praktikatheatre.ru
В театре «Практика» играют премьеру с говорящим названием «Барахло». Кроме потенциальной иронии создателей над собственным творением в нем скрывается прямое обозначение места действия по сюжету. Младшее поколение брусникинцев – так называют студентов (и выпускников) Школы-студии МХАТ мастерской, которой когда-то руководил педагог, режиссер, заслуженный артист России Дмитрий Брусникин, – больше года ходило изучать московские барахолки. Они познавали характеры ее завсегдатаев – и продавцов, и покупателей в попытке разгадать суть этого феномена. Спектакль, казалось бы, в известном уже не одно десятилетие жанре вербатима, оказывается точным сатирическим портретом современного общества.
Наверное, каждый в своей жизни думал о судьбе того дедушки или бабушки, что ходят петь с магнитолой по электричке, и даже подавал им монеты. Но не каждый спросит о том, как они живут и что они думают. Так же, как редко найдется человек, не бывавший на барахолках. Но прийти туда не искать артефакты, а пристально вглядываться в лица людей и слушать сложные хитросплетения человеческих судеб не всякий захочет.
Казалось бы, блошиные рынки уже ушли сегодня в тень, но все-таки они существуют, и будущие актеры отправились в их эпицентр с творческим заданием – собрать вербатим. Записанные монологи режиссер Юрий Квятковский с педагогами мастерской Ильей Барабановым и Сергеем Щедриным собрали в единое сценическое полотно, где вся Россия предстает в подлинной пестроте и смачном колорите, поддержанными аутентичным предметным миром на сцене со старыми журналами, пленочными кассетами, дисками, дамскими колготками, шляпками и челночными сумками.
Так «Барахло» продолжает цикл спектаклей мастерской, которое создавало в ней каждое актерское поколение за последние 15 лет – от «Это тоже я» до «Транссиба», для которого актеры отправлялись в самый дальний российский железнодорожный маршрут по Транссибирской магистрали, чтобы вслушиваться и всматриваться в «глубинный народ».
Несмотря на некоторые драматургические неровности «Барахла», его композиция действует безотказно. Трагикомические монологи, сопряженные с еще одним актерским учебным упражнением пародии – на российскую эстраду, дают взрывной эффект. Выпивохи, инвалиды, бойкие, говорливые, но одинокие пенсионеры, мечтательные аутсайдеры проходят быстрыми «слепками» перед зрителями, а их теснят молодящиеся ветераны музыкальной поп-сцены, которые лет 25 уже не сходят с экранов отечественного телевидения. Их мир с липовыми блестками совсем не похож на выцветшие тряпки, старые матрешки или запыленный фарфор, которым торгуют на «блошке», но этот оксюморон мы впитали вместе с эпохой, которая началась с развала Союза, когда интеллигенция пошла на рынок в надежде заработать на кусок хлеба, и с тех пор, постарев, там и осталась, распродавая имущество уже подчас ради полюбившегося хобби. Тут художники и учителя, барыги и многодетные матери становятся братьями и сестрами по земной юдоли.
Более 100 лет назад Константин Станиславский, репетируя с актерами только зародившегося Московского художественного театра пьесу Максима Горького «На дне», водил их на Хитровку, бывшую в начале ХХ века средоточием того социального среза, о котором писал драматург. И спектакль стал художественным открытием для искусства и эстетическим потрясением для зрителей, потому что градус правды жизни, выведенной на сцену, был невероятным.
О парадоксальной связи с учением Константина Станиславского говорят театральные педагоги и применительно к жанру вербатима, несмотря на то что театр его зафиксировал как жанр только в ХХI веке (Школа-студия МХАТ благодаря Дмитрию Брусникину сделала его своим важнейшим инструментом актерского обучения). Что на самом деле документальный театр и есть школа Станиславского с точки зрения погружения актера в персонажа, когда актер наблюдает за людьми, за их речью, поведением, чтобы перенести на сцену в свой не выдуманный, а списанный с натуры образ. И завораживающий эффект этот жанр, по сути, дает благодаря соединению основы театрального искусства, актерского перевоплощения и документального материала.
Конечно, нет в театре большей новости, чем талант, и самое непознаваемое происходит, когда актер (пока это будущие актеры, они играют с особенным азартом) словно сливается со своей маской, а зритель больше не видит «швов», веря ему безотказно, получая удовольствие от театрального заострения забавных черт личности, особенно в приеме остранения, который дает больший размах применения актерского диапазона, будь то юная девушка в мужской роли или молодой юноша в образе (старинный театральный прием!) глубокой старухи.
В театральном отношении одетые в образчики своего же ассортимента барахолки персонажи, закутанные порой удивительным образом, кто во что горазд, напоминают и уральский театр Николая Коляды, который в нулевые годы открыл театральный потенциал барахолки. Только в изводе рынка китайского ширпотреба, который хлынул в Россию и из которого он сделал свой узнаваемый стиль, сочиняя сценические метафоры из такого, говоря на театральном жаргоне, аляповатого «подбора».
Образ барахолки в спектакле «Практики» разрастается до Ноева ковчега, прибежища всех одиночеств: обочина жизни становится для героев последним пристанищем. Старческое ли это одиночество, изоляция инвалида или место силы особы «не от мира сего», игнорирующей конвенциональный образ жизни. В какой-то момент становится понятно, что феномен барахолки – это и есть загадка самой жизни: благополучный с виду человек может быть самым несчастным, а безногая калека или служительница общественного сортира чувствовать себя гораздо полноценнее тех, кто имеет привилегии. Тут вскрывается и третий пласт «Барахла»: разве все эти персонажи, забытые обществом, стали барахлом? Тянут свои тележки на барахолку старики, чтобы почувствовать себя живыми, сбежать от изменившейся реальности, где дети отрицают старые, да и вообще какие бы то ни было устои, где помойка стала методом выживания. Разве не барахло общество, которое их забывает?
Быть душно-сентиментальным сегодня не модно. Но укол душевной боли просто необходим, чтобы разбудить тот самый чеховский молоточек: «Надо, чтобы за дверью каждого довольного, счастливого человека стоял кто-нибудь с молоточком и постоянно напоминал бы стуком, что есть несчастные…» Обитатели барахолки не несчастные, они просто честные, но так же, как когда-то герои горьковской ночлежки, много мечтают.
