Михаил Аким
Президент Дональд Трамп изменил мировой подход к энергетическим ресурсам. Фото Reuters
Оценка перспектив мировой энергетики неизбежно упирается в ключевой вопрос: сколько энергии потребуется человечеству в условиях растущего населения и технологических изменений? С одной стороны, демографический рост – особенно в регионах с низким уровнем доходов – создает базовый спрос на энергоресурсы. С другой, внедрение энергоэффективных технологий и переход к низкоуглеродной экономике постепенно меняют структуру потребления. На этом фоне Энергетическая стратегия России до 2050 года пытается балансировать между традиционными экспортными приоритетами и новыми климатическими обязательствами, что порождает комплексные вызовы, требующие глубокого анализа.
В фокусе документа – развитие СПГ, модернизация нефтепереработки и увеличение доли атомной энергетики. Однако реализация этих планов сталкивается с рядом сложностей, обусловленных как внутренними расчетами, так и внешними трендами.
Амбиции по наращиванию экспорта СПГ до 175 млн т к 2050 году потребуют не только реализации текущих проектов, таких как «Арктик СПГ-2», но и запуска новых мощностей, которые пока не определены. В угольной отрасли прослеживается двойственность: несмотря на акцент на декарбонизацию, внутреннее потребление угля планируется увеличить на 28%, что может затруднить достижение климатических целей. Это противоречие отражено в документе: раздел II прогнозирует снижение спроса на уголь, тогда как Приложение № 3 предполагает рост до 231,7 млн т к 2050 году.
Энергоэффективность, согласно стратегии, должна стать одним из ключевых драйверов снижения углеродного следа. Однако расчеты на основе приложений к документу показывают некоторые расхождения, в частности по заявленному удельному расходу топлива. Это подчеркивает необходимость более четкой методологии учета, согласованности и интеграции актуальных показателей в планы.
Стратегические документы подобной сложности редко избегают противоречий – они отражают компромисс между текущими экономическими интересами и долгосрочными вызовами. Однако успех их реализации зависит от способности адаптироваться к быстро меняющимся условиям. Снижение логистических издержек, например, могло бы повысить рентабельность экспорта угля и СПГ, но это требует инвестиций в инфраструктуру и флот. Развитие ВИЭ и атомной энергетики, в свою очередь, помогло бы диверсифицировать энергобаланс, снизив зависимость от углеводородов.
Важным шагом может стать создание гибких механизмов реагирования на колебания спроса – например через регулируемые экспортные квоты или стимулирование внутреннего потребления газа вместо угля. Не менее значима синхронизация стратегии с глобальными климатическими инициативами, что позволило бы привлечь международное финансирование и технологии.
Кроме этого, важно сопоставить представленные в стратегии показатели с аналогичными документами других стран, в частности Китая, который, с одной стороны, является крупнейшим покупателем углеводородов, с другой – поставщиком решений и оборудования для энергоперехода, сокращающих их потребление, что во многом определяет динамику рынков.
Пример Китая
В 2014 году председатель КНР Си Цзиньпин предложил новую стратегию энергетической безопасности, направленную на эволюцию потребления, поставок, технологий и институтов; создание чистой, низкоуглеродной, безопасной и эффективной энергетической системы. Одновременно был провозглашен курс на укрепление всестороннего международного сотрудничества. Руководствуясь этой стратегией, Китай следует по пути энергетического перехода, который соответствует его интересам, природно-климатическим и экономическим условиям, общим тенденциям мирового развития и гибко отвечает меняющимся потребностям времени.
В августе 2024 года Информационное бюро Государственного совета КНР опубликовало официальный документ под названием «Энергетический переход Китая». Поскольку российская энергетическая стратегия, вероятно, формировалась до опубликования данного документа, то будет полезно сопоставить ряд ключевых тезисов.
Согласно этой стратегии, за последнее десятилетие посредством промышленной реструктуризации и модернизации Китай внедрил энергосберегающие и сокращающие выбросы углерода технологии, за счет чего энергоемкость страны неуклонно снижалась, что привело к экономии энергии, эквивалентной примерно 1,4 млрд т условного угля.
В 2023 году доля потребления чистой энергии достигла 26,4% от общего потребления энергии в Китае, что на 10,9% больше, чем в 2013 году. За тот же период доля потребления угля снизилась на 12,1%. В 2023 году общая установленная мощность генерации электроэнергии достигла 2920 ГВт, из которых на чистую энергию пришлось 1700 ГВт, или 58,2%.
В 2023 году инвестиции Китая в энергетический переход достигли 676 млрд долл., что сделало его крупнейшим инвестором в мире в этой области. Это, вероятно, легко соотнести с сокращением закупок энергоносителей. Особой гордостью китайцев является сокращение выбросов углекислого газа примерно на 3 млрд т. За последнее десятилетие уровень загрязнения мелкими частицами (PM 2,5) снизился на 54%, а количество дней с сильным загрязнением сократилось на 83%.
Более 100 млрд юаней было инвестировано из федерального бюджета в модернизацию сельских электросетей, стимулируя местные органы власти и предприятия к дополнительным инвестициям, в результате чего масштаб бытовых фотоэлектрических установок в сельской местности достиг 120 ГВт, охватывая более 5,5 млн домохозяйств. Это привело к увеличению доходов фермеров на 11 млрд юаней, созданию около 2 млн рабочих мест в год, позволило уже к 2015 году обеспечить доступ к электричеству для всех районов страны. К концу 2023 года доля чистой энергии для отопления на севере Китая приблизилась к 80%; общее количество зарядных станций для новых транспортных средств по всей стране увеличилось с менее чем 100 тыс. в 2013 году до почти 8,6 млн.
Согласно оценкам, в частности DNV, потребление энергии в Китае достигнет пика к 2030 году и сократится на 20% к 2050 году за счет электрификации и повышения энергоэффективности и демографических сдвигов, включая прогнозируемое сокращение населения на 100 млн.
Эффект Трампа
Период президентства Дональда Трампа ознаменовался попыткой пересмотра энергетической стратегии США в пользу укрепления позиций ископаемого топлива. Однако реализация этих планов столкнулась с непредвиденными сложностями, включая торговые конфликты, волатильность рынков и растущие противоречия между краткосрочными экономическими целями и долгосрочными энергетическими трендами.
Тарифная политика оказала значительное влияние на энергетический рынок. Одним из ключевых инструментов администрации Трампа стало введение тарифов на импорт энергоносителей: 10% на канадскую нефть и 25% на мексиканскую. Эти меры, направленные на защиту внутренних производителей, привели к росту цен для конечных потребителей. Средняя стоимость бензина в США достигла 3,17 долл. за галлон, увеличившись на 5 центов за месяц, а цены на электроэнергию демонстрировали аналогичную динамику.
Администрация Трампа акцентировала внимание на развитии традиционной энергетики, сократив поддержку возобновляемых источников. Были приостановлены проекты в области чистой энергетики, включая офшорную ветровую электростанцию у побережья Нью-Йорка, способную обеспечить электричеством 500 тыс. домов. Это решение вызвало дискуссии, с учетом того что солнечная и ветровая энергия в ряде регионов уже конкурируют по стоимости с ископаемыми источниками.
Падение цен на нефтяном рынке, вызванное торговыми пошлинами Трампа, вероятно, противоречит его предвыборным обещаниям расширить нефтегазовую отрасль страны, призвав производителей «бурить, детка, бурить». Ранее МЭА прогнозировало, что мировой спрос на сырую нефть, являющийся ключевым экономическим показателем, в этом году вырастет на 1,03 млн барр. в день и достигнет рекордного уровня. Введение тарифов Трампа коренным образом изменило ситуацию на нефтегазовом рынке. После «дня освобождения» от мировой торговли МЭА сократил свой прогноз роста до 730 тыс. барр. в день.
Анализ МЭА свидетельствует о том, что эти меры могут спровоцировать инфляцию, замедлить экономический рост и усилить торговые споры, оказали давление на цены на нефть. В результате цена на нефть падала с почти 75 долл. за баррель до четырехлетнего минимума ниже 60 долл. за баррель менее чем за неделю после того, как Трамп ввел ряд глобальных торговых пошлин, включая практически запретительные ставки на китайские товары.
Крупные банки пересмотрели свои прогнозы по цене на нефть, чтобы учесть потенциальную глобальную экономическую рецессию. Швейцарский банк UBS понизил прогноз на 12 долл. за баррель, до 68 долл. за баррель на этот год, в то время как Goldman Sachs ожидает, что базовая цена на сырую нефть составит в среднем 63 долл. за баррель в этом году и упадет до 58 долл. в следующем.
Американским производителям сланцевой нефти необходимы мировые рыночные цены не менее 65 долл. за баррель для получения прибыли и бурения новых скважин сланцевой нефти. Однако, кроме того, эта отрасль (как и многие другие) из-за пошлин может столкнуться с более высокими затратами на импорт стали и оборудования.
Энергетическая политика администрации Трампа иллюстрирует сложность балансирования между краткосрочными экономическими выгодами и долгосрочными структурными изменениями. Тарифные меры, хотя и направленные на защиту национальной промышленности, усилили инфляционное давление и замедлили переход к низкоуглеродной экономике. Этот опыт подчеркивает, что в современном взаимосвязанном мире энергетические решения неизбежно имеют глобальные последствия, выходящие далеко за рамки национальных границ.
ОПЕК, в состав которого входят преимущественно нефтедобывающие страны Персидского залива, считает, что энергетическая безопасность должна быть достигнута путем добавления возобновляемых источников энергии к существующей энергетике, построенной на использовании ископаемого топлива, а не путем его замены.
Европейские страны продолжают придерживаться позиции развития возобновляемой и ядерной энергетики, считая это лучшим способом избежать зависимости от импорта нефти и газа, цены на которые стали еще более нестабильными после 2022 года.
Таким образом, все более видны серьезные разногласия, которые возникли по поводу роли возобновляемых источников энергии в удовлетворении мировой потребности в энергии.
Эти расхождения подчеркивают растущую фрагментацию глобального энергетического ландшафта, где каждая страна или блок ищет баланс между экономическими интересами и климатическими обязательствами.
Волатильность нефтяного рынка и смена приоритетов ключевых потребителей создают вызовы для российской энергетической стратегии, ориентированной на экспорт углеводородов. Падение цен и сокращение спроса требуют гибкости в планировании, особенно в условиях ужесточения санкционного режима и роста конкуренции. Данная ситуация, безусловно, безрадостна и для российского бюджета; противоречит и выводам российской энергетической стратегии, которая не могла учесть подобных геополитических шоков.
Будущее угля
Инициативы Трампа предполагают субсидии для угольной промышленности (до 2 млрд долл. в год) и отмену экологических норм для ТЭС. Это временно оживит отрасль в таких штатах, как Вайоминг, где уголь обеспечивает 70% рабочих мест. Трамп предлагал вернуть выведенные из эксплуатации угольные электростанции, но эти станции закрылись, поскольку больше не были экономически жизнеспособными. Возврат их в эксплуатацию был бы дорогостоящим мероприятием, которое также привело бы к повышению цен на электроэнергию.
Однако глобально спрос на уголь продолжит падать (–3% в год) из-за климатической политики ЕС и Азии. Китай увеличивает внутреннюю добычу и сократит импорт американского угля на 25% из-за тарифной войны, переориентируясь на Австралию и Индонезию.
В новой российской энергостратегии представленные оценки и планы, возможно, излишне благоприятны для угольной промышленности: рост добычи с 438,7 млн т до 586,4 млн т в инерционном сценарии и по целевому сценарию 662 млн т к 2050 году. Предполагается рост экспорта вплоть до 350,1 млн т по целевому сценарию, однако неочевидно, как это коррелирует с планами декарбонизации на основных экспортных рынках.
Внутренний рынок по целевому сценарию ожидает прироста на 28%, однако говорится про приоритетный рост глубокой переработки угля. В целом обозначенная динамика потребления угля на внутреннем рынке несколько противоречит целям климатической повестки.
Уголь, долгое время остававшийся основой мировой энергетики, постепенно теряет позиции в странах ОЭСР. С 2015 года потребление угля в ЕС сократилось на 40%, а в США – на 35%, чему способствовали субсидии на ВИЭ. Стоимость солнечной энергии упала на 85% за последнее десятилетие, сделав ее дешевле угля в 90% стран (данные IRENA). Другим фактором явилось углеродное ценообразование – введение налога на выбросы в ЕС (90 евро за тонну CO₂ в 2024 году) повысило себестоимость угольной генерации на 30%. Внедрение энергоэффективных технологий, таких как smart grid, и систем хранения энергии снизило пиковую нагрузку на угольные ТЭС.
Однако в Азии уголь сохраняет лидерство. На Китай, Индию и страны Юго-Восточной Азии приходится 75% мирового потребления угля. В 2024 году Китай ввел в эксплуатацию 50 ГВт новых угольных мощностей, что эквивалентно энергопотреблению Испании.
Российские поставщики столкнулись с пошлинами, в то время как их конкуренты, такие как Австралия и главный поставщик, Индонезия, защищены от пошлин благодаря соглашениям о свободной торговле, заключенным с Пекином. В Китае много энергетического угля, но в целом не хватает сталелитейного угля, что должно помочь ограничить влияние пошлин на этот импорт.
Прогнозы МЭА предсказывают пик глобального спроса на уголь к 2025 году с последующим снижением на 2% ежегодно. Однако сценарий зависит от политики Азии: если Индия и Вьетнам замедлят строительство ТЭС, мировой спрос на уголь к 2040 году сократится на 35%. В противном случае уголь останется якорем энергобаланса развивающихся стран.
Газовый рынок
Согласно данным Reuters, руководители крупных компаний ЕС начали говорить о том, что было бы немыслимо еще год назад: об импорте части российского газа, в том числе от «Газпрома». Это может потребовать серьезного изменения политики, если учесть, что ранее Европейский союз взял на себя обязательство прекратить импорт российских энергоносителей к 2027 году. При этом в случае урегулирования геополитической ситуации не исключается возврат к объемам поставок в 60–70 млрд куб. м в год, включая СПГ, согласно интервью исполнительного вице-президента французской Engie.
Согласно Кристофу Гюнтеру, управляющему директору InfraLeuna, немецкая химическая промышленность сокращает рабочие места уже пять кварталов подряд, чего не наблюдалось несколько десятилетий, а возобновление работы трубопроводов приведет к большему снижению цен, чем любые текущие программы субсидий. А глава французской нефтяной компании TotalEnergies Патрик Пуянне предостерег Европу от чрезмерной зависимости от американского газа. В той же статье Reuters указывается, что, по данным опроса, проведенного институтом Forsa в земле Мекленбург-Передняя Померания, 49% немцев хотят возобновления поставок российского газа.
У Европы крайне ограниченные собственные возможности в сфере получения конкурентных источников энергии. Ранее Германия в значительной степени полагалась на дешевый российский газ для развития своего производственного сектора, а теперь у нее меньше вариантов для поддержания конкурентоспособности экономики. Переговоры с гигантом СПГ – Катаром о поставках большего количества газа зашли в тупик, и хотя внедрение возобновляемых источников энергии ускорилось, темпы не настолько быстры, чтобы ЕС чувствовал себя в энергетической безопасности.
В то время как импорт СПГ в Европу в 2025 году достиг новых максимумов, закупки в Азии сокращались. Общий объем импорта СПГ в Азию за период с января по апрель составил 4,91 млн т, что стало самым низким показателем за этот период с 2019 года и на 41% меньше, чем за те же месяцы прошлого года. Относительно высокие мировые цены на газ – особенно по сравнению с энергетическим углем – снизили интерес Азии к импорту СПГ в 2025 году.
Ожидается, что вялая экономическая активность в Азии, усугубленная новыми тарифами, введенными Трампом, может в ближайшей перспективе снизить общую промышленную активность по всей Азии, а вместе с ней и спрос на газ. В то же время в долгосрочной перспективе продолжительный период слабых закупок со стороны Азии может стать серьезной проблемой для экспортеров газа из США, поскольку длительный период снижения потребления газа может сорвать планы по созданию газовой инфраструктуры в регионе. Это может привести к тому, что американские экспортеры станут чрезмерно зависимыми от Европы в плане продаж СПГ и уязвимыми к резкому падению международного спроса, особенно если энергетическая система Европы предпочтет развитие поставок чистой энергии, а не ископаемого топлива.
Уязвимость газовых поставок – это еще одна проблема, связанная с СПГ. Это не только европейская проблема, поскольку риски, связанные с бизнесом СПГ, заключаются в волатильности рынков и валютных курсов, больших расстояниях поставок, требующих времени, за которое в условиях торговой войны многое может измениться. До недавнего времени это считалось выгодным, обеспечивающим гибкость торговли. Но времена меняются. Некоторые аналитики полагают, что ископаемое топливо в более широком смысле может все больше терять популярность из-за возросших рисков для торговли.
Одним из преимуществ ископаемого топлива является то, что им можно торговать на дальние расстояния, тогда как возобновляемая энергия более локальна. Энергетический переход, позволяющий получить энергию из локальных источников и сократить ее импорт, в настоящее время активно ускоряется. Однако на этот раз вместо изменения климата движущей силой трансформации станут опасения по поводу энергетической безопасности. Тарифная война ставит под угрозу мировые торговые потоки, что может усилить стремление к возобновляемой энергии как способу защиты стран от риска и волатильности.
Энергетика будущего станет определяться не только объемами добычи, но и способностью совмещать экономические интересы с экологическими требованиями, технологические прорывы – с инфраструктурными ограничениями. Для России, чья экономика исторически зависит от экспорта ресурсов, этот переход особенно сложен. Однако именно комплексный подход, учитывающий демографические тренды, логистические риски и климатические обязательства, может стать основой для устойчивого развития. Как отмечают в МЭА, «энергетический переход – это марафон, а не спринт», и успех в нем зависит от способности балансировать между сегодняшними реалиями и завтрашними вызовами.
