Ольга Лукас Среди нас было принято думать, что утро непременно надо встречать радостным потягиванием, даже если всю ночь ты только и делал, что потягивался. К тому, кто хорошо потягивается, доброе божество будет благосклонно и вдоволь даст пищи, так, что может хватить на несколько дней. Лентяи же рискуют оказаться вовсе без еды, и кто с ними поделится? Только не я, можете быть уверены!
Конечно, потягиваться мало: потягиванием ты только выказываешь свою добрую волю и расположение к пище, божеству же, создавшему нас неведомо из чего (куда ни глянь - подходящего материала не найти, видимо, весь материал извели на нас, грешных) нужно молиться. Тут уже из стада индивидуалистов, норовящих потянуться один лучше другого и корыстно набить живот превосходной едой, мы превращаемся в коллектив: молимся сообща, под руководством старейшин. Старейшины помнят еще те времена, когда мир вокруг был совсем другим: юным, светлым, белоснежным даже. Мы и верим им, и не верим: кто знает, может, от старости у старейшин помутилось в глазах, и потому этот всеблагой мир кажется им темнее и непригляднее.
Весь день мы молимся, с перерывами на прием пищи: тут уж каждый снова одинок перед своим пайком, кто как потягивался, тот с тем и остался. Можно, конечно, попробовать отобрать еду у младших: если старейшины не заметят, то дело выгорит, а если заметят - спасай свои уши, прячься, скрывайся, таись! Когда я был младшим, такие порядки казались мне справедливыми.
Доброе божество - это радостная песня, это явление чуда, это бесконечное счастье! Так мы молимся, и каждый верит словам общей молитвы - даже тот, у кого пусто в животе. Но в наказание всем ленивым и не потягивающимся с рассветом, всем отбирающим пищу у младших - то есть, всем нам, грешным - существует злое божество. Оно являет свой грозный лик в сумерках, когда длинные тени и без того страшны, когда невидимые клыки опасности нависают над нами, когда хочется зарыться с головой в стожок мягкого сена и кричать, кричать долго, бессмысленно, от ужаса и раскаяния. Бесполезно потягиваться или прятаться, бесполезно кричать - злое божество знает про нас все, сами наши дурные мысли ведомы ему, не только поступки. Тот, кто обречен, - понимает это слишком поздно, когда огненная длань уже занесена над ним и нет от нее спасения.
Уцелевшие, спасшиеся, каждый вечер мы молимся, молимся злому божеству, молимся даже усерднее, чем доброму, потому что доброе божество - старейшины уверены в этом - останется добрым, даже если мы вдруг неожиданно замолчим, не было такого случая, чтобы оно не даровало нам под утро пропитания, а вот злое, случалось, несколько вечеров миловало нас, грешных, но мы знали - каждый будет наказан за все, рано или поздно.
С самого утра я знал, я чувствовал, что сегодня пришла моя очередь. Поэтому не стал убегать и прятаться, как это делали мои глупые сородичи, понимавшие, что огненная длань возмездия настигнет их, где бы они ни прятались, но, обезумев, метавшиеся из стороны в сторону. Я замер на месте и покорно ждал наказания...
* * *
...Мальчик Андрюша держал в руках маленького белого мышонка, одного из сотни таких же точно мышат, живших с ним в одной комнате, в большом вольере. Андрюша готовился стать биологом, и мышата были нужны ему для науки. Но он был еще маленьким мальчиком, и часто, заигравшись, забывал о деле и просто гонял зверька по полу до изнеможения, сажал его в подаренный на прошлый день рождения самолетик с дистанционным управлением и проделывал разные другие забавные штуковины. У мышат гулко стучали сердечки. Некоторые зверьки не выдерживали веселых Андрюшиных игр и заболевали, от чего он очень огорчался.
- Ты когда уроки будешь делать, профессор Преображенский? - крикнула из кухни мама Андрюши. - Выкину твоих крыс на помойку - будешь знать!
- Это не крысы, мамочка, я же тебе говорил! - жалобно сказал Андрюша. - Это лабораторные мышки, они такие милые! Пожалуйста, не надо их обижать!
Маме было не до этого - после мытья посуды ее ждала неведомая работа, именовавшаяся "халтура". Строго говоря, весь Андрюшин питомник существовал еще в неприкосновенности именно потому, что у мамы хронически не было времени. Она только и успевала кормить по утрам "вонючих крысят", потому что одно дело - на помойку выкинуть, где, по ее мнению, им самое и место, а другое - заморить голодом. Мама не любила мышей, а Андрюша их очень любил. Мама любила Андрюшу, поэтому мышиная колония была в относительной безопасности, если, конечно, не считать того, что каждая мышка в любой момент могла стать жертвой научных опытов и других подвижных игр.
- Завтра у Юльки Караулиной день рождения! - прошептал Андрюша мышонку, сидевшему на его ладони неподвижно, как игрушка. - Будет здорово, если я подарю тебя ей! Она заорет и на парту заберется.
Забегая вперед, скажем, что Юлька, как это ни парадоксально, мышонка совсем не испугалась, а даже обрадовалась ему, назвала Кузей и унесла домой в трехлитровой банке, разочаровав не только Андрюшу, но и других своих любознательных одноклассников, уже столпившихся возле ее парты...
* * *
...Благословен тот, кто покорился своей судьбе: теперь у меня есть персональное божество. Оно не злое и не доброе, а ровно такое, какое мне нужно. Я давно уже не молюсь и не потягиваюсь по утрам, а пища у меня есть всегда. Я много думал о мироустройстве и, кажется, понял, что к чему. Жаль, нельзя рассказать об этом нашим старейшинам или даже молодняку: мое божество слишком ревниво и не потерпит никого рядом со мной.
Дарья Гармоненко 