Призраки славы

Мнемозина. Документы и факты из истории отечественного театра ХХ века. - М.: Артист. Режиссер. Театр, 2004, 640 с.

"Призраки славы" - название пьесы ныне почти никому не известного актера и режиссера Юрия Ракитина, между прочим упомянутой в только что вышедшем третьем томе сборника "Мнемозина". Этот сборник документов и фактов - нечто вроде отчета о проделанной работе сектора русского театра Государственного института искусствознания, зримый и увесистый знак незряшного их времяпрепровождения и научных трудов. Ракитин же, оставивший замечательный мемуар о "Летучей мыши", в нынешней "Мнемозине" представлен обширным эпистолярным наследием: Владислав Иванов публикует письма, которые он писал Никите Балиеву, создателю и бессменному весельчаку "Летучей мыши", переписку Николая Евреинова с Юрием и Юлией Ракитиными...

"Мнемозина", как всегда, хороша своей незацикленностью на ком-то одном, актере или режиссере, пусть и дорогом составителю или кому-то из круга более или менее постоянных авторов. Здесь, как всегда, множество и многоголосье и, как во всякой извлеченной из-под глыб пачке пожелтевших листков с помятыми или оборванными краями, - милые сердцу ревнителя кулис печаль и грусть, витающие над безвозвратно ушедшим театральным прошлым. Нечто вроде послесловия к обширному исследованию Владислава Иванова о судьбе русско-еврейской "Габимы" - нынешняя публикация главной пьесы этого театра, цензурного варианта "Дибука (Меж двух миров)" С.Ан-ского. Так это было...

Похоже было: Райх умоляет Горького помочь Мейерхольду получить в прибавление к зданию ГосТИМа помещения бывшего казино (письмо датировано июнем 28-го года, казино в конце концов передали в январе 31-го, а летом того же года в здании на Садовой-Триумфальной начался капитальный ремонт, и более Мейерхольд туда уже не возвращался).

В июне 1923 года Южин, стоящий у руля Малого театра, делится с Теляковским своими горестными сомнениями, ах как напоминающими сетования нынешних соболезнующих о судьбе русского театра (и одновременно - оппонирует им!): "Театр так называемый старый бессилен выдвинуть новые индивидуальности актера, так как драматургия замерла, если не умерла, отрешилась от жизни и реальной, и фантастической, от мечты и от быта, - и тем несомненно богатым молодым силам, которые могли бы стать актерами, не на чем вырасти во весь рост. А те, кто через каждое слово твердят о "традициях" и о своей "любви к театру", прежде всего забывают о том, что единственная прочная традиция того же старого Малого театра требовала "творчества, оригинальности и вечного движения вперед", а не повторения задов Щепкиных и Шумских <...>. Второй мотив - нет честных и убежденных помощников. Честных не в смысле воровства: такие есть, в Малом театре не воруют. Но между подлинной честностью и честностью компромиссной - глубокая пропасть. Как в администрации я не вижу помощников, так в важном деле режиссуры не вижу режиссеров. <...> Что я при таких условиях могу сделать?" Листай, углубляйся в любое письмо - нечто такое же злободневное и яркое отыщется и резанет очевидным дежа вю.

Как ни странно, сильнее прочего трогают вошедшие в сборник мемуары и письма Никиты Балиева, как будто бы не первого героя, занятого скорее "обслуживанием", "аккомпанировавшего" высоким заботам тогдашней сцены. Игрока и на сцене и в жизни (буквально промотавшего, проигравшего в карты остатки состояния, сколоченного уже в эмиграции, где "Летучая мышь" недюжинными его усилиями возродилась и, как в одной из балиевских песенок, "улыбалась под окошком своим, как всегда").

Как почти всякое позднее свидетельство, в мемуарах Балиева - оплошности памяти и прекрасные картины прошедшего. Путается в цитатах: "Чехов в одной из пьес говорит: "В Москве два университета - один на Моховой улице - другой в императорском Малом театре", а рождение своего кабаре обогащает декадентской мистикой: "Меня часто спрашивали, почему я дал своему театру такое название, которое как будто ничего общего с театром не имеет. Объяснение гораздо проще, чем все думали. В то время, когда я подписывал контракт на этот подвал, из угла выпорхнула летучая мышь и вцепилась в мои волосы. <...> И уже в контракте я назвал свое будущее кабаре этим названием".

В "Мнемозине" все - призраки славы, факты ушедшего величия и великолепия, а равно - трагического увядания того пышного цвета русского театра, которым он расцвел в первые десятилетия прошлого века. С нашей-то точки зрения он вроде бы и не закончился, после того как часть его "имен" эмигрировала, но современники все перемены воспринимают обычно болезненнее, чем умудренные потомки.