Григорий Заславский
Аппиньянези Л. Кабаре/ Перевод с английского Н.Калошиной, Е. Канищевой. – М.: Новое литературное обозрение, 2010. – 288 с.
И Йельский университет – не гарантия качества. Дело в том, что книга Лизы Аппиньянези «Кабаре» сначала вышла именно в издательстве этого уважаемого университета, потом, по рассказам знакомых, переиздавалась и вот, замеченная нашими интеллектуалами из «Нового литературного обозрения», издана по-русски. Когда я поделился своими первыми сильными негативными впечатлениями с одним уважаемым историком театра, доктором наук, он, полистав книгу, хлопнул себя по лбу: ну, конечно, я видел эту книгу, но это же альбом, шикарный альбом с иллюстрациями, а текст... в таком издании он – не на первом плане.
В русском издании картинки тоже есть, картинки замечательные, но все-таки в первую очередь это – рассказ, а не альбом с подписями под фотографиями, афишами, карикатурами, из которых складывается история кабаре. А текст слишком часто вызывает недоумение. Тем более что автор, между прочим, в своем галопе по Европе, добирается и до российских театральных подвалов начала прошлого века.
Поскольку история русского театра, в том числе и история кабаре в России (в том числе или в первую очередь благодаря замечательным публикациям Людмилы Тихвинской, Мирона Петровского), нам ближе, именно здесь очевидна поверхностность авторского суждения. Касаясь судьбы Художественного театра, автор пишет и о чеховской «Чайке»: «Благодаря прекрасной игре актеров, сумевших передать всю глубину чеховских переживаний, премьера завершилась триумфом». Актеры – да, хотя и в спектакле Александринского театра за несколько лет до того, актеры тоже играли хорошие. Главное все-таки, основа успеха – новый взгляд на природу театра, то есть Станиславский с Немировичем. Следующее же предложение – про «Три сестры» и «Вишневый сад»: «обе эти пьесы Чехов писал уже для Станиславского». Но это – как минимум половина правды, обе Чехов писал по просьбе Станиславского и Немировича-Данченко, но о втором создателе МХТ автор книги о кабаре, кажется, не слышала вовсе. Ниже читаем: «Первое московское кабаре, зародившееся в недрах театра Станиславского...» Ну, как же так? В подобных случаях необходим если не сопроводительный текст, так хотя бы комментарий издательства, переводчика, кого угодно – все-таки, слава богу, у нас есть кому написать несколько слов, чтобы книга не выглядела совсем уж неловкой, да и несовременной. Наверное, лет десять–двадцать тому назад было важно, упоминая среди завсегдатаев «Бродячей собаки» Михаила Кузмина, добавить: «известного, в частности, своей гомосексуальной лирикой». Но ведь именно – в частности, но ничего другого про Кузмина в книге не сказано. Балиева, открывшего «Летучую мышь» и ставшего конферансье в ней, автор называет «остроумным, злым конферансье». Почему злым? Злым он не был...
 А писатели-модернисты приходили в кабаре почитать друг другу свои новые стихи... Анри Тулуз-Лотрек «Салон на улице Мулен», Музей Тулуз-Лотрека, Альби. |
Огромный абзац посвящен Маяковскому, причем – его судьбе после революции. Про «Клопа» с пересказом сюжета пьесы, про то, что застрелился в 30-м. Следующий абзац начинается скупой констатацией: «Бродячая собака» была закрыта властями в 1915 году, за два года до октябрьских событий. С остальными завсегдатаями «Собаки» революция обошлась более жестоко, чем с Маяковским». Гм... Но, судя по только что сказанному, и до революции гонения были. Почему закрыли? Это ведь интересно. Ни слова. Зато этот абзац завершается постановлением ЦК ВКП (б), «заклеймившим Ахматову» и цитатой из ее поэмы «Реквием» – «о скорби целого народа, живущего в великом смертном страхе».
Или: «Мейерхольд вслед за Балиевым по-своему стирал грань между человеком и механической марионеткой». Неловко за автора, честное слово.
В книге, посвященной кабаре, как воздуха не хватает подробностей, из которых только и складывается история вообще и история кабаре, конечно, тоже «повисает в воздухе» без этих необходимых мелочей. Скажем, автор пишет, что началу кабаретной эпохи предшествовали собрания «кружка гидропатов». Они «собирались раз в неделю, чтобы исполнить друг другу новые стихи, песни, скетчи или монологи». Что это были за люди? Где собирались? Как это всё родилось? И что за стихи, песни, скетчи и монологи? Вообще эти «новые стихи» преследуют автора как навязчивый образ. Про русских кабаретьеров: «Здесь радикально настроенные молодые люди оттачивали свои авангардные идеи, читали друг другу новые стихи и по-своему приближали революцию, которая потом предала их всех». Про парижского «Черного кота»: «Поэты, композиторы, писатели, художники сходились в маленьком кафе на Монмартре, где можно было обсуждать любые темы, а также показывать друг другу новые работы». Через десять страниц: «Завсегдатаи «Четырех котов» обсуждали новости искусства и обменивались собственными идеями и замыслами». Какими же, черт возьми? Берлин: «Раз в неделю здесь собирались поэты, писатели и художники: курили, беседовали, показывали друг другу свои новые работы». Курили, оказывается, еще. А в Париже и в Петербурге, получается, не курили...
Читая рассказ про первое кабаре, «Черный кот», как, впрочем, и в других случаях, хочется узнать: сколько столиков было? Меню? Шире – про быт кабаре, из чего станет понятно многое остальное. «Благодаря «Черному коту», – читаем, – Монмартр превратился в культурный центр Парижа. Закрывая в 1897 году свое кабаре, Родольф Сали мог без ложной скромности гордиться...» А... Почему же тогда закрыли? Хочется сказать-спросить: и?.. Всё.
Нет атмосферы, нет деталей, почти везде автор сбивается на некий общий тон и общие места: «Политическая неудовлетворенность общества росла, под ханжеским благочестием скрывались подхалимаж и коррупция», «Развитие общедоступных форм в искусстве и в дальнейшем оставалось частью традиции кабаре и одной из движущих сил немецкого модернизма». Про кабаре так, мне кажется, нельзя. И – неинтересно.
В других случаях автор откровенно попадает впросак. Цитата: «Было это в те дни, когда, по словам самого Брюана, канцеляристу в какой-нибудь юридической конторе платили не больше 75 франков в месяц, рабочему – от 35 до 40, а железнодорожному служащему – всего три франка двадцать пять сантимов в день». То есть этот служащий получал 78 франков в месяц (при двух выходных), больше всех остальных. Шансонье Брюан, надо думать, так шутил, но из контекста юмор улетучился, вышла нелепость. Или автор подчеркивает, что «для кабаре важны естественность и импровизация», и как пример приводит «абсолютную естественность, какую продемонстрировала в первый же вечер Мария Дельвар», «первая в ХХ столетии женщина-вамп». Наверное, для кабаре также важна была еще и театральность, это правда, как и то, что образ женщины-вамп никак не соответствует общепринятым представлениям о естественности. Тут, пожалуй, следовало сказать про особого рода эротизм, без которого невозможно представить кабаре вообще и немецкое в частности. Кстати, берлинское кабаре «Катакомбы», читаем, «продолжили линию подлинно сатирических, неполитизированных кабаре». Это... как? Особенно, если кабаре, двумя строчками ниже, «вскрывало саму природу нацистского террора»?
В слове «От автора» в начале книги первое, что сочла нужным сказать г-жа Аппиньянези: «За годы, пока писалась и переписывалась эта книга, стало ясно, что тема далеко не исчерпана, да и новые источники – из Польши, Венгрии, Восточной Германии, России – требовали к себе внимания. Книга так разрослась, что, махнув рукой на краткость, я решила включить в нее и рассказы об авангардистских течениях, которыми бурлили Лондон и Барселона в канун Первой мировой войны, а потом и о некоторых наших современниках». Кстати, как раз о современных формах, о наследниках кабаре – в том числе о стенд-ап комедии в Лондоне, Нью-Йорке – автор рассказывает интересно, хотя и вновь – в спешке, перепрыгивая из одного в другое и с одного на другое. Самое интересное – песчинки информации и немногие цитаты. Но – песчинки, но – немногие... А жаль.
