Николай Климонтович
У светского завсегдатая маска всегда должна быть наготове. Фото Александра Шалгина (НГ-фото)
Сегодня уж не то что быть первым парнем на нашей деревне не престижно, нам бы нынче в мировом масштабе, языки знаем, но тогда капитализм еще едва брезжил, дух нации оставался развито социалистическим и олигархи еще не вовсе уверились в собственном олигархизме. Короче, то были наивные времена первоначального накопления, когда не ввели еще ИНН и налоговую полицию. Имущественное расслоение только начиналось, даже директора ресторанов и батюшки центральных приходов ездили на черных «Волгах», и никто из прихожан и посетителей на них не показывал пальцем. Было много прекраснодушных надежд, и некоторые уповали на то, что русская литература наконец-то умерла, а мы скоро будем жить, как в Америке. Профессорам, правда, платить уже тогда перестали, но они сдавали свои кафедральные помещения под офисы и склады и ездили по старинке на международные конференции, поскольку престиж русской науки еще не померк навсегда.
Были бурление, неразбериха и возбуждение, как у детей перед Новым годом. Была наивная вера в то, что элиту можно вывести в первом же поколении, для чего нужен всего лишь яркий пиджак, коттедж с колоннами и авто с телохранителем. А чтобы быть полноценными сливками, надо купить желтый шелковый галстук за триста баксов, объединиться в один клуб, желательно английский, с хоккейными вратарями и эстрадными исполнителями, и непременно заручиться пригласительным билетом на празднование дня рождения радиостанции «Эхо Москвы» или на церемонию вручения «ТЭФИ». Таким запомнилось мне детство столичной светской жизни, ненадолго выплеснувшейся из-за кремлевских стен на более доступные обозрению площадки.
Нынче зовут все реже, отчасти потому, что звать некуда. Открытие нового бутика где-нибудь на Петровке уже не становится событием национального масштаба, на дегустацию новой коллекции вин не приезжают лауреаты Государственной премии в области искусств с тем, чтобы выпить шампанского с королем какой-нибудь частной фармацевтической компании, или знакомым с советских времен генералом ФСБ, тогда еще майором, или новоиспеченным банкиром, обеспечившим в столице выступление ансамбля АББА. Публика, которую принято называть светской, еще может подтянуться на премьеру балета, но элита заметно устала, и сливки общества не производят впечатления свежести. Уже не принято публично набивать рот на многочисленных фуршетах, когда вокруг шныряют сомнительные красавицы и потертого вида стололазы. Этот жанр почти выродился, и нувориши теперь столуются в отдельных кабинетах с охраной у входов, избегая глаз любопытной публики и не светясь перед камерами фоторепортеров.
Стало модно жить и пить в тени, млея от ожидания, когда позовут на прием в Георгиевский зал. Многие в этом ожидании проводят всю свою короткую жизнь банкира или директора концерна. И редкий герой нынче рискнет устроить публично празднование своего юбилея. Впрочем, недавно я был приглашен на празднование круглой даты одного малознакомого лично мне, но известного народу ваятеля, который устроил свой праздник в помещении Театра текста и жеста.
Сам виновник торжества был в бабочке и лаковых штиблетах, при золотых перстнях, набриолиненный, но не в смокинге. Гости же и вовсе были одеты с бору по сосенке, некоторые – как бы только что из магазина second hand. Богема, одно слово, публика грубая и малодисциплинированная. Впрочем, поражали воображение не гости, среди которых было много узнаваемых лиц, но сам протокол праздника.
Сцена была оформлена на манер дома культуры заштатного производства, то есть совершенно пустая. Посередине сидел в кресле сам юбиляр. Специально назначенный человек по списку вызывал к микрофону докладчиков – это были все больше директора художественных комбинатов и держатели выставочных залов. Они произносили положенные слова, превозносили художественные достоинства и человеческие доблести виновника торжества и удалялись под жидкие хлопки гостей. Впрочем, одна дама произнесла настолько диковинную речь, что зал ненадолго встрепенулся. Будучи, видно, из старой бюрократической гвардии, она начала с того, что всегда была атеисткой, но, познакомившись с изделиями ваятеля, уверовала в бога, потому что он и есть бог.
Позвали к столам, что стояли тут же. Я выпил стоя из пластикового стаканчика водки и закусил кусочком рыбы-фиш, скорбя по былым временам. Потому что унынием веяло от этого праздника, рыба была несоленая, и даже водка казалась тоскливой и паленой. Наутро мне позвонил приятель, который тоже был там, и подтвердил: он лично спер одну бутылку и ногтем поддел еще сырую этикетку. Так и есть, паленая.
