Музыкальные исповеди и откровения фестиваля "Современная музыка"

Нижегородцам выпала уникальная возможность услышать Владимира Спивакова. Фото Анастасии Пономаревой предоставлено пресс-службой Нижегородского театра оперы и балета

Программа фестиваля очень нестандартно соотносится с обязывающим посвящением: то приближая, то, наоборот, уводя на мудрую дистанцию от событий 80-летней давности, художественный руководитель фестиваля Алексей Трифонов выстроил репертуарный маршрут из сочинений в первую очередь композиторов-современников, непосредственно отобразивших военное время в музыке.

Среди них, конечно, Дмитрий Шостакович, чью Седьмую «Ленинградскую» симфонию нижегородский оркестр La Voce Strumentale под управлением Дмитрия Синьковского исполнил на открытии фестиваля с таким сосредоточенным лиризмом, что его красота и свежесть буквально растворили плакатную назидательность привычных черно-белых толкований главной советской «героической» симфонии.

В программе «Виртуозов Москвы» под управлением Владимира Спивакова камерная симфония «Памяти жертв войны и фашизма» (1968) того же Шостаковича тоже воспринималась скорее слепком трагической личности автора, нежели демонстративным антивоенным высказыванием. Поэтому максимально уместной в продолжение концерта стала «Тихая молитва» (2007) Гии Канчели для малого оркестра с солирующей скрипкой, вибрафоном, бас-гитарой и фонограммой, вообще-то посвященная памяти Мстислава Ростроповича, который немало сделал для современной музыки в Нижнем Новгороде.

Логично, что вокруг Шостаковича, чье 50-летие смерти отмечают в этом году, фестиваль «нарастил» сочинения его учеников. Из программы второго концерта, где звучали камерно-вокальные циклы Вениамина Баснера («Шесть стихотворений А.С. Пушкина), Александра Локшина («Три стихотворения Ф. Соллогуба»), Бориса Тищенко («Три песни на стихи М. Цветаевой» и «Рождественский романс» на стихи И. Бродского) удачнее всего прозвучал цикл Бориса Чайковского «Лирика Пушкина». Восемь самых известных стихов «солнца русской поэзии», положенные Борисом Чайковским на кабинетную, интровертную, даже ломкую музыку, в исполнении Татьяны Иващенко (сопрано) словно озарили светом утешения, искомого и найденного автором в застойном 1972 году.

Самая строптивая ученица Шостаковича – Галина Уствольская была представлена в другой программе: кроме ее дипломного сочинения 1945 года – Концерта для фортепиано, струнного оркестра и литавр, Госоркестр России им. Светланова под управлением Филиппа Чижевского привез на фестиваль девятиминутный «Ритуал» (Памяти погибших во Второй мировой войне) Альфреда Шнитке (1984–1985) и получасовую «Литургическую» симфонию Артюра Онеггера (1946). Впечатляющим в этой внушительной панораме оказался самый краткий опус – «Ритуал», в котором, использовав динамическую модель «Болеро» Равеля, советский авангардист Альфред Шнитке предстал мастером формы и абсолютным ювелиром симфонической «нормы», на чьем фоне померкли и угрюмо увесистые звучания скучноватого Концерта Уствольской, и избыточное «многословие» симфонических прорицаний Онеггера.

Сочинением, которое можно назвать «открытием» нынешнего фестиваля, оказался Виолончельный концерт Николая Мясковского (1947). В умном и виртуозном исполнении Ивана Сендецкого сольная партия поразила эпическим полнокровием и, если можно так выразиться, стоицизмом этого незаслуженно забытого композитора, каким-то чудом скреплявшего своим творчеством старорежимную симфоническую дисциплину петербургской школы с исповедальностью художника, сумевшего не стать заложником страшного времени. Хотя как сказать: ведь обвинения в формализме (1948 год), подточив здоровье Мясковского, привели его к преждевременной смерти в 1950-м.

Пожизненный друг Мясковского и еще один «заложник времени» Сергей Прокофьев стал главным героем клавирабенда Никиты Мндоянца, упоительно сыгравшего два цикла пьес из балета «Золушка» (1943). Не связанная с темповыми привязками к хореографии, авторская мысль Прокофьева буквально «парила» над клавиатурой, на глазах меняя очертания, восторженно «скользя» от нежных жанровых красок (Вальс, Бурре, Пасспье, Каприччио, Па-де-шаль) к восхитительным финалам обоих циклов – Адажио и Аморозо. Сыграв на бис фортепианную версию Скерцо из Пятой симфонии Прокофьева, Мндоянц положил на лопатки не только публику, но и, думается, многие оркестры: фантастическая интегрированность пианиста в стиль Прокофьева, буквально портретируя «виртуозную пластику» авторского замысла, превратила впрямь чудесное симфоническое Скерцо в неподражаемое фортепианное откровение.