От польского гнета – к большевистским запретам

Советская власть разрешила открыть православную семинарию в Жировичском монастыре. Фото с сайта www.zhirovichi-monastery.by

17 сентября 1939 года Красная армия вступила на территорию восточных воеводств Польши, и Западная Беларусь была присоединена к СССР. Советская власть, официально провозглашавшая политику атеизма, столкнулась с необходимостью выработать подход к местным религиозным институтам.

Ситуация на бывших польских территориях

Советское руководство осознавало, что во вновь присоединенных западных областях влияние религии значительно сильнее, чем в довоенных границах СССР. Десятилетия польского правления сопровождались рассказами о «гонениях на веру» в Советском Союзе. Поэтому Москва призывала к относительно осторожной политике: как отмечал лидер союза воинствующих безбожников Емельян Ярославский, на «новых советских территориях» нужно «очень тактично» разъяснять вред религии, не давая повода подтвердиться мифам о запрете молитвы и закрытии церквей. Вместе с тем конечной целью провозглашалась та же «революция в сознании», что произошла в СССР, только достичь ее предполагалось быстрее.

В польский межвоенный период православная община на этих землях была организована в автокефальную Православную церковь в Польше под руководством митрополита Дионисия (Валединского). После раздела Польши в сентябре 1939 года православные епархии Западной Белоруссии – Волынская, Полесская, Гродненская, Виленская и др. – оказались отрезанными от Варшавы. Советская власть быстро реорганизовала управление православием: епархии на присоединенных территориях были возвращены в юрисдикцию Московского патриархата. Часть православных архиереев подчинилась Москве – например, архиепископ Феодосий (Виленский) попросил прощения за участие в польской автокефалии и был принят в Русскую церковь. Однако другие не согласились: архиепископ Пантелеимон (Рожновский), ранее репрессированный поляками, совместно с епископом Острожским Симоном (Ивановским) созвал независимый Синод православной церкви в границах Западной Украины и Белоруссии. Это привело к расколу: Синод отказался признать полномочия ставленников Москвы, что создало напряженность, но вскоре советские органы подавили инициативу независимого управления.

Советская пропаганда использовала тот факт, что при польской власти православие притеснялось (насильственная полонизация, уничтожение церквей и дискриминация духовенства). В первые месяцы 1939 года новая власть демонстрировала некоторую благожелательность к православным верующим: разрешила открыть две единственные на весь СССР православные семинарии – в Жировичском монастыре (Гродненщина) и в Кременце на Волыни. Уже к 1940 году в западных областях действовали 542 православных храма и 606 священников, тогда как в Восточной Беларуси не осталось ни одной официально действующей епархии или церкви после антирелигиозных кампаний 1930-х. Православные епископы Пинский Александр (Иноземцев) и Виленский Феодосий (Феодосиев) сохранили кафедры. В то же время некоторые, как епископ Гродненский Савва (Советов), предпочли эмигрировать. Таким образом, первоначально создавалось впечатление, что православная жизнь может продолжаться при новых условиях – хотя на деле вскоре началось систематическое подчинение церкви государству и ограничение ее влияния.

Католическая (латинская) церковь имела даже более широкое присутствие в Западной Беларуси. В состав БССР вошли территории трех довоенных епархий (диоцезов) – Виленской, Пинской и части Ломжинской. Среди верующих-католиков региона преобладали поляки, хотя значительную долю составляли и белорусские католики (особенно в Пинской и Виленской епархиях). Советское руководство относилось к Римско-католической церкви с явным подозрением как к оплоту польского влияния и «агентуре Ватикана». Уже в октябре 1939 – начале 1940 года представители Ватикана пытались наладить контакт с Москвой, стремясь защитить паству. Папа Пий XII через посредников предлагал начать переговоры. Однако нарком иностранных дел СССР Вячеслав Молотов категорически отказал, заявив, что «советское правительство не видит возможности заключить соглашение с папой», поскольку такое соглашение могло бы вызвать недовольство среди православного духовенства и верующих. Тем самым официальные связи СССР с Ватиканом были прерваны.

Грекокатолическая (униатская) церковь, исторически присутствовавшая преимущественно на западноукраинских землях, в Западной Беларуси к 1939 году не имела значительного числа общин. Тем не менее органы НКВД с подозрением относились и к униатам: в февральской директиве 1940 года, подписанной Лаврентием Берией, указывалось на «активизацию антисоветской деятельности католического, униатского, автокефального, православного и еврейского духовенства» на присоединенных территориях. Таким образом, униатских священников приравнивали к прочим «клерикальным элементам», подлежащим агентурной разработке и преследованию. Что касается протестантских общин (евангеликов, баптистов и др.) и иудеев, их также затронула общая политика: религиозные организации лишались прав, собственность синагог и молитвенных домов национализировалась, раввины и проповедники попадали под надзор как потенциальные «контрреволюционеры». Однако численно эти группы были меньше и политически менее влиятельны, поэтому основное внимание властей сосредоточилось на православном и католическом духовенстве.

Cекуляризация и конфискации

Советизация Западной Беларуси сопровождалась быстрым распространением на эту территорию всей нормативно-правовой базы СССР относительно религии. Уже в ноябре 1939 года здесь было введено советское законодательство, в том числе Конституция СССР 1936 года и БССР 1937 года, формально гарантировавшие свободу совести и право отправления религиозных культов, но одновременно – и свободу антирелигиозной пропаганды. На практике это означало жесткое отделение церкви от государства и школы: религиозные организации лишались прежних общественных функций, им запрещалось вести благотворительную или кооперативную деятельность, все религиозные школы и факультеты закрывались, религиозная литература и печать запрещались. Церковное имущество и земли национализировались – храмы официально объявлялись собственностью государства. Однако в первые месяцы власти старались избегать откровенно силового и массового закрытия храмов, чтобы не вызывать открытого возмущения верующих. Вместо этого вводились административные рычаги контроля: решение о закрытии конкретного культового здания теперь мог принять областной исполком, а для управления приходом требовалась регистрация «двадцатки» (совета из 20 лояльных мирян), что открывало путь к вмешательству власти во внутренние дела церкви.

Одновременно развернулась кампания по секуляризации общества. Советские учреждения образования, культуры и прессы на новых землях должны были насаждать атеистическое мировоззрение. Уже в декабре 1939 года ЦК КП(б) Белоруссии принял постановление об усилении антирелигиозной пропаганды в западных областях, подчеркивая ее «исключительно важное значение». Рекомендовалось проводить ежедневную систематическую антирелигиозную агитацию – лекции на научно-атеистические темы, разъяснение советских законов о культах и пр. При этом формально требовалось «не допускать оскорбления религиозных чувств верующих» и «администрирования».

Еще одним инструментом давления стала экономическая политика в отношении церкви. На священнослужителей были распространены повышенные налоги – прогрессивный подоходный налог и специальный «культовый сбор». Цель была очевидна: создать такие материальные условия, чтобы «сами отказались от церкви без какого-либо насилия», как отмечалось в письме архимандрита Венедикта (Бобковского) из Жировицкого монастыря. Перегибы местных чиновников признавались даже в советских документах: где-то на священников накладывали фантастические суммы налогов «с тремя нулями», явно рассчитанные на их полное разорение.

2 декабря 1939 года НКВД БССР разослал по областям инструкцию с требованием немедленно активизировать агентуру для выявления антисоветской деятельности попов, ксёндзов, раввинов и «сектантов». Предписывалось взять все духовенство на оперативный учет и проводить работу по «дроблению и развалу» церковных организаций изнутри. В феврале 1940 года из Москвы пришла директива Берии, акцентировавшая необходимость усилить борьбу с подпольем среди католического, униатского, автокефального, православного и еврейского духовенства. Весной и летом 1940 года пошли волны арестов. Прежде всего репрессировали священнослужителей, заподозренных в нелояльности или связях с прежней польской властью. Так, был арестован православный протопресвитер Симеон Федоренко, главный православный капеллан Войска Польского – впоследствии, в 1940 году, он был расстрелян НКВД. Под репрессии попали многие православные священники Полесья и Волыни: по польским данным, только на Волыни и Полесье арестовали не менее 53 православных клириков уже к 1940 году. Среди жертв – протоиереи Илларион Денисевич, Сергий Яроцкий, Александр Саховня, священники Александр Мартинюк, Мелион Матушевич и др.

В деревне Ишкольдь католики не позволили превратить храм в зерносклад. Фото Яна Булгака

К 1940 году курс заметно ужесточился. В секретных обзорах отмечалось, что советская власть, «сохраняя установку на искоренение религиозных пережитков», признала вместе с тем значительное влияние церкви в западных областях. Поэтому борьба велась сразу по нескольким направлениям: лишение церкви материальной базы, устранение влияния в образовании, массированная атеистическая пропаганда и репрессии против клира.

Реакция местного населения

Население Западной Беларуси по-разному встречало советскую религиозную политику, но в целом реагировало негативно, стремясь защитить свою веру. По докладам самих советских органов, посещаемость богослужений возросла в несколько раз: начальник районного НКВД в Августове признавал на партсобрании, что теперь в костел ходят «в 5–6 раз больше людей, чем раньше». Такая религиозная активность рассматривалась властями как форма негласного протеста. Более того, несмотря на риск, даже некоторые выходцы с востока (советские служащие и военнослужащие) тайно совершали религиозные обряды, крестили детей, посещали богослужения.

Верующие всех конфессий стремились спасти свои храмы от закрытия. Часто селяне и горожане самостоятельно собирали средства, чтобы выплатить за священника налоги и тем самым предотвратить конфискацию церкви. Например, в Новосверженском приходе (Барановичская область) церковный совет вместе со священником провел учет верующих окрестных деревень и собрал с них деньги и продукты для уплаты налога за клирика. В селе Бостынь Пинской области священник  Вечерко организовал сбор по 10–15 руб. с каждого двора – чтобы внести налог и избежать закрытия прихода. НКВД, узнав об этих инициативах, арестовывал зачинщиков и брал на заметку активных жертвователей. Тем не менее во многих местах подобная солидарность верующих позволила оттянуть или предотвратить ликвидацию церквей и костелов.

В некоторых случаях противостояние приобретало драматический характер. В деревне Ишкольдь (Барановичский район) старинный костел был закрыт советскими властями в 1939 году, священник арестован, но местные католики не позволили превратить храм в зерносклад. Они продолжали приходить и молиться у запертых дверей. Формально службы не совершались, но люди демонстрировали, что святыню не отдадут на поругание. В Несвиже прихожане подготовили массовую петицию с требованием освободить арестованного ксёндза и снизить непосильные налоги на костел; предполагалось лично отнести ее в райисполком. Хотя священник, опасаясь последствий, отсоветовал открытое выступление, сам факт готовности верующих коллективно заступиться был показателен. В апреле 1941 года в Столбцовском районе учительница-полька собрала подписи школьников, чтобы те на Пасху не вышли на занятия, а отправились в костел.

Одновременно духовенство пыталось сохранить влияние. Многие священники, лишенные возможности открыто вести пастырскую деятельность (проповеди вне храма, катехизация детей и т.п. были запрещены), переходили к полулегальным методам. В отчетах НКВД указывается, что ксёндзы «собирают детей, читают им Евангелие, учат молитве». Католические священники в западнобелорусских селах продолжали тайно готовить подростков к исповеди и причастию, проводили крещения и венчания ночью или на дому у верующих. Православные священники тоже агитировали прихожан хранить веру. Так, в Пинской области священник Бойков в проповеди напоминал, что сталинская Конституция гарантирует свободу вероисповедания, призывал людей «еще больше молиться и соблюдать все евангельские законы», добился от местной власти разрешения звонить в церковные колокола. За эту смелость его вскоре обвинили в неуплате налогов и посадили в Несвижскую тюрьму (прихожане собрали почти 5 тыс. руб. на уплату долга, но священника все равно заключили).

Некоторые священнослужители пытались по законными каналам достучаться до властей. Духовенство обращалось с жалобами на неподъемные налоги в епархиальное управление в Жировичах или даже напрямую к высшей власти. Архимандрит Венедикт (Бобковский) разъяснял священникам, что чрезмерное налогообложение – это явное злоупотребление на местах, которое «ведет лишь к унижению престижа советской власти». Он уверял, что экзарх добивается смягчения политики вплоть до отправки делегации к самому Сталину. В одном письме архимандрит призывал терпеть, вносить посильные суммы, но не бросать приход, ведь «плох будет тот пастырь, который откажется от своего креста». Известны случаи, когда церковные активисты писали коллективные письма лично Сталину с просьбой уменьшить налоги и оставить им храм. Так, верующие местечка Негневичи (Любчинский район) в телеграмме на имя  Сталина просили сохранить их церковь и освободить причт от непосильного обложения, обещая взамен жертвовать на Красную армию. Эта телеграмма, однако, была перехвачена НКВД, инициаторы взяты под наблюдение. Пять жителей города  Столбцы обратились в июне 1940 года в райисполком с жалобой на неправильное налогообложение их костела – и их имена тоже были переданы в НКВД для «разработки». 

Важно отметить, что часть духовенства заняла лояльную позицию по отношению к новой власти. Мотивы были разные. У некоторых православных священников сказалось давнее неприятие польской дискриминации и желание вернуться в лоно Московского патриархата. Кто-то действовал из страха или карьеризма. В деревне Рожайчицы священник Васильев на собрании избирателей горячо провозгласил: «Да здравствует советская власть, да здравствуют исторические выборы!» Другой священник говорил пастве, что при новых порядках «жить можно», ибо если пожаловаться, власти идут навстречу (ему, например, уменьшили налог вдвое после жалобы).

Региональные особенности политики

Политика в отношении религии проводилась повсеместно, однако имела нюансы в разных областях Западной Беларуси в силу конфессионального и национального состава населения.

Полесье (Пинская, Брестская области) – регион с преобладанием православного крестьянского населения (белорусов и украинцев) и значительным количеством православных храмов. Здесь первоначально советская власть старалась показать себя «освободительницей» от польского гнета. Пинская епархия продолжала действовать, ее архиепископ Александр (Иноземцев) остался на кафедре. В 1940 году в Пинске даже открыли православное училище. Местные верующие зачастую сначала лояльно восприняли падение польского режима.

Однако очень скоро надежды сменились разочарованием: репрессии в Полесье были особо жестокими. Район захлестнули аресты священников (многих обвиняли в сотрудничестве с поляками). В сельских районах Брестчины православных священников принуждали агитировать за колхозы. Тех, кто осмеливался советовать прихожанам не вступать в колхоз, брали на заметку как «врагов». Православное население Полесья часто выражало пассивное сопротивление – не выходило на работу в большие церковные праздники (например, в Давид-Городке 32 рабочих завода отсутствовали на Успение, за что материалы на них были переданы в суд). В целом в православных регионах Брестско-Пинской области власть старалась расколоть саму церковь, опираясь на внутренних лоялистов. НКВД докладывал о наличии двух течений среди местного духовенства – автокефального и соборного, указывая на отсутствие доверия между верующим народом и «национально чуждым» православным клиром, что власть считала благодатной почвой для агентурной работы.

Северо-запад – территория с большим польским населением. В Гродно, Лиде, Волковыске и других городах сразу после прихода Красной армии прошли аресты ксёндзов – их обвиняли в связях с польским подпольем или в «антисоветской агитации». На Гродненщине активнее шло изъятие церковных ценностей и закрытие монастырей. В самом Гродно в 1940 году были ликвидированы несколько католических монашеских домов, а монахини-доминиканки арестованы или высланы. Тем не менее население реагировало весьма сплоченно: костелы по выходным были полны, верующие устраивали крестные ходы без разрешения (что квалифицировалось властями как демонстрации). В Белостокской области известен случай с костелом святого  Роха – он показал, что народный протест способен временно сдержать произвол. В сельской местности Гродненщины фиксировались попытки саботировать советские кампании. В Сморгонском районе верующие не вышли на работу в католические праздники.

Центральные районы (Барановичская, Вилейская области) – смешанные в конфессиональном отношении. Например, в Барановичской области значительную часть верующих составляли католики. Здесь советская власть поощряла часть белорусского католического духовенства в лояльности в обмен на терпимое отношение. Однако в целом и православные, и католические священники одинаково облагались налогами и подвергались давлению. Барановичская область оставила ряд документально зафиксированных эпизодов сопротивления верующих – упомянутые случаи в Столбцах (петиция школьников), в Новогрудском уезде (телеграммы Сталину), а также знаменитая история Ишкольдского костела, когда община фактически отстояла свой храм.

В целом региональные различия сводились к тому, что в православно-белорусских районах советская власть делала упор на интеграцию церкви в контролируемое русло (через Московский патриархат) и старалась расколоть духовенство, тогда как в католико-польских районах она видела в церкви очаг враждебного польского национального влияния и потому действовала более прямолинейно и жестко. Однако итог и там, и там был сходным: к лету 1941 года религиозные организации потеряли большую часть своих материальных и кадровых ресурсов, верующие были запуганы, публичная религиозная жизнь фактически парализована. Тем не менее народное благочестие не исчезло – оно ушло вглубь.

Среди использованных материалов: Харченко О. Организация церковной жизни в Западной Беларуси (сентябрь 1939 – июнь 1941 гг.). Białoruskie Zeszyty Historyczne. № 33 (2010); Цымбал А.Г. Положение православной церкви в Западной Белоруссии в 1939–1941 годах // Сборник «Западная Белоруссия и Западная Украина в 1939–1941 гг.: люди, события, документы». СПб.: Алетейя, 2011; Протько Т. Репрессированная вера // Советская Белоруссия, 24 сент. 1992.