Дом музыки открылся «Казнью»

Склонность Спивакова к аффектации не пошла на пользу произведениям Шостаковича.
Фото Арсения Несходимова (НГ-фото)

Ловко совместив в одном концерте две даты, юбилейную – 100-летие со дня рождения Дмитрия Шостаковича и традиционную – открытие очередного сезона в Светлановском зале, – и Владимир Спиваков, и Национальный филармонический оркестр России последовали принципу «всем сестрам по серьгам». На фоне торжественных празднований в столичных залах, где музыка Шостаковича звучала весь вечер, программа концерта в Доме музыки отличалась своеобразием – прозвучали увертюра к опере «Тангейзер» Вагнера и «Симфония псалмов» Стравинского. Юбиляру досталось второе отделение – вечер венчала поэма «Казнь Степана Разина» для баса, хора и оркестра. Выиграл ли от этого Дом музыки или нет, вопрос не стоит, вот только героем дня стал вовсе не Шостакович и его музыка (как можно было бы предположить изначально, сделав ставку на незаигранность и эффектность содержания опуса Шостаковича), а президент Дома музыки Владимир Спиваков, сорвавший бурные овации по окончании концерта. Ставка на музыку оказалась преждевременной. То, что могло стать двойным плюсом, таковым, к сожалению, не стало: торжественность обстановки поглотила духовность, а вышколенность и сыгранность оркестра затмили образность и содержание музыки. Ни характерной заостренности углов в музыке Шостаковича, ни аскетичности в Стравинском музыканты в этот вечер не добились. Вагнеровская увертюра к «Тангейзеру», открывшая концерт, была, пожалуй, самой удачной. Стройность и мощь духовых, блестящая виртуозность струнных и общий настрой приподнятости в очередной раз подтвердили статус НФОР как одного из лучших оркестров Москвы.

Совсем другое дело – «Симфония псалмов» Стравинского. Духовное сочинение на латинские тексты «Псалтыри», проникнутое религиозными переживаниями, прозвучало неубедительно в отношении образной достоверности. Стравинский, усиливший суровый музыкальный колорит сочинения своеобразным инструментальным составом, лишил оркестр человечности, убрав из партитуры скрипки, альты и кларнеты, и подкрепив сухой жесткостью двух роялей. Оркестранты НФОР, хор Академии хорового искусства и дирижер достойно справились с техническими сложностями партитуры. Но убедить в столь необходимой здесь аскетичности образа, возвышенной отрешенности музыки при помощи холодных и суровых звучаний, – при всем великолепном внешнем исполнении солистов оркестра и выверенной стройности хористов, у исполнителей не получилось.

«Казнь Степана Разина» Шостаковича на стихи Евгения Евтушенко – не новое произведение в репертуарном списке Спивакова, тем более озадачило ее исполнение. Четкость и слаженность двух огромных коллективов (оркестр и хор наравне с солистом – главные действующие лица поэмы) поражала, но и только. Весь психологический подтекст поэмы – от стихийного разгула слепых страстей к осознанию народной трагедии был сглажен качественным, но несколько академичным исполнением. Прекрасному солисту – бас Сергей Алексашкин – не хватило удали и устрашающей, но так необходимой здесь иронии. Живописный натурализм и психологизм музыки Шостаковича отошел на второй план. И хор, и оркестр, также старательно и эмоционально отнеслись к своим задачам. Но ни потрясающей образности патриархальной и одновременно пестрой Москвы, по которой ведут Разина на лобное место в исполнении оркестра, ни народа, беснующегося, словно чующего запах крови, рвущегося к месту казни, чтобы развлечься, и постепенно прозревающего, с должной внутренней отдачей передано исполнителями не было. Когда-то Стравинский, во время сочинения «Симфонии псалмов» сказал одному из своих приближенных: «Никогда не жалейте себя. Не давайте себе спуску. Приблизительность в музыке не проходит. Тут нужно попадать в самую точку. Остальное не имеет смысла». Владимир Спиваков безусловно попал в сердцевину, вопрос только в том, что в этом случае послужило «яблочком» мишени – музыка или аффектация.