Единицы с нулями и без слез

Каждый раз, стоя у вагонного окна, я наблюдаю оптический парадокс: близкие к путям объекты (деревья, столбы, шлагбаумы) мгновенно уносятся назад и забываются, а далекие долго держатся в кадре, можно сказать, проживают вместе с нами небольшую жизнь. И каждый раз мне кажется, что здесь зашифрован какой-то любопытный смысл.

Посудите сами. Отец в среднем на тридцать лет старше сына. Что такое тридцать лет в масштабах истории человечества? Ничто. Но как доходит до конкретностей, обмен опытом превращается практически в фарс. Когда папаша (тридцать лет назад) выбирал себе вуз, было распределение, была другая профессиональная конъюнктура, другие правила приема, наконец, другие вузы. Я даже не говорю о том, что все это происходило в другой стране. Отец прекрасно помнит, как добраться от Ваганькова до Аэропорта - на трамвае, да он уже не ходит.

Получается странная штука: что не испортилось, не устарело за тридцать лет (некое содержательное зерно), то не портится и за сто. Письма прадеда из семейного архива не дальше, а, пожалуй, ближе к современности, чем устные мемуары еще не дряхлого папаши.

То же и в литературе. Вот уже ученики Кропивницкого и Улитина сделались классиками (мертвыми или живыми), накопили солидную сумму отличий в деталях с сегодняшним днем. И опыт лично Кропивницкого и Улитина может быть вновь востребован как актуальный.

Я говорю в первую очередь об опыте неучастия - в литературном и других быстро- или вялотекущих процессах своего времени. Помните фразу из стивенсоновской "Черной стрелы": "С тех пор кровь и грязь этой бурной эпохи текли мимо них"? Одиночество и свобода, с таким упорством добытые в бодрые коммунальные годы Совета, были грустной нормой для той же нашей эмиграции долгого предыдущего века. Становятся нормой сейчас. Закрадывается подозрение: а что, если это вообще норма, что, если и не пристала доброму литератору громкая прижизненная слава, негоже ему лезть в телевизор или его средневековые аналоги?

Отчетливость позиции Улитина и Кропивницкого, жесткая определенность их стратегий тоже важны. Именно экстремальность (а не полутона) просачивается из бытового поведения в художественный ряд. И именно экстремальность, острая выраженность черт может стать примером для подражания. Мы плохо представляем себе идальго Алонзо Кехано, работающего Дон Кихотом с понедельника по пятницу с девяти до шести. Дон Кихот и рабочий день - вещи несовместимые.

Впрочем, Павел Павлович и Евгений Леонидович вряд ли обрадовались бы, различив через линзу времени табуны последователей и учеников. Это нашествие им и не грозит. Прочитают немногие, а впечатление врежется в сердца единиц. Но так и должно быть, и подлинная культура движется сквозь годы именно так - от единиц к единицам. А тысячи и миллионы с некоторой точки зрения есть именно то, чем они предстают на письме, - единицы, отягощенные нулями.